– Вот мы объединимся и сочиним протест! Кстати, в «Истории одной любви» есть среди действующих лиц Марков, в «Русских людях» – Сафонов и Глоба, есть еще Козловский, он же Василенко, а в «Парне» – Гулиашвили, почти что Гулиа. Теперь уже ясно, что ты беззастенчиво черпаешь фамилии для своих героев из списка Союза писателей. А работнику Союза Басаргину особенно повезло: он и в твоем «Дыме отечества» и у Паустовского в «Рождении моря» завел себе однофамильца!

Вечером, за ужином, Луконин подтрунивал над Симоновым:

– У тебя в романе, кажется, намечаются образы двух молоденьких медсестер? Могу предложить их имена и фамилии: Анна Караваева и Мариэтта Шагинян...

Выездные сессии дружбы

Москва была рабочим местом Константина Симонова. Уже немало рассказано о строгом дневном расписании, о том, что все его двадцать четыре часа были загружены не только (но обязательно и непременно) собственными сочинениями, но и еще заботами государственного и общественного характера, чтением книг и чужих рукописей, ответами на письма и обращения, деловыми встречами, заседаниями, совещаниями (не всегда необходимыми, но приобретавшими благодаря его участию и значительность, смысл) и т. д. и т. п.

Не оставалось времени не только на отдых.

Почти не оставалось времени на дружбу.

Она в московских условиях тоже превращалась в некое общение, деловитое и торопливое, с записями, принятием решений, телефонными звонками, параллельной диктовкой писем кому-то и прошений о ком-то. Вот и наши встречи превратились в подобие каких-то совещаний.

Лишь где-то в финале встречи, время и продолжительность которой были определены заранее, какие-нибудь десять минут уделялись пустому и малозначащему, такому необходимому и важному, шутливому и ласковому разговору.

В последние годы его жизни кое-что изменилось, образовалось время для встреч, лишенных программы, пропорции деловых разговоров и просто дружеских бесед переменились местами. Но я говорю о всей жизни, годах, вероятно, о сорока, когда без пауз работал этот могучий человек-мотор.

Ну, а как же с дружбой? Может, ее и вовсе не было, просто накапливались материалы для мемуаров?

Нет, дружба продолжалась.

Я любовался московским Симоновым, а все же что-то раздражало в его деловитости. Но я знал: он умеет быть иным – открытым, веселым, сердечным и надо только вырваться из московского ритма, чтобы он изменился.

Не раз в круговорот московских будней врывался телефонный звонок Симонова:

— Старик, не пора ли нам без долгих сборов отправиться в путешествие?

— Конкретней... Куда?

— Решающего значения это не имеет. Хочешь, в Магадан? А может быть, в Саратов? На худой конец – поедем в Ленинград, снимем тот номер в «Астории», где жили в тридцать шестом году, и займемся воспоминаниями и планированием следующих десяти лет... Наговоримся вдоволь!

Может быть, не все эти путешествия удалось осуществить, но все же «выездные сессии» дружбы у нас проходили успешно. Они превратились в систему, в традицию.

Первая наша совместная поездка состоялась еще в пору учебы в Литературном институте, вероятно, в 1935 году. Мы отправились в бревенчатую Йошкар-Олу, марийскую столицу, которую тогда по старой памяти называли Царевококшайском, а еще чаще – Краснококшайском. Мы тогда взялись переводить коллективное сочинение марийских поэтов – «Письмо марийского народа товарищу Сталину».

На затемненном, как потом в войну, перроне нас встретил поэт Олык Ипай, определил в «Дом колхозника» и практически поселился вместе с нами: мы засели за перевод, который был бы немыслим без его помощи.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.