Из черного, океанского провала выплывали корабли, показывали зеленые отличительные, и, сдерживая нетерпеливый порыв к близким причалам, нацеливались под огромную мостовую арку, и как-то бережно вносили себя под тень свода, под изгиб пролета, под цепочку мостовых огней. Й каждый раз казалось, что мачты океанских кораблей царапнут мост.

Океан из черного начал перекрашиваться в сиреневый, именно в сиреневый: как будто господь размещал в воде миллиард тонн лепестков сирени. И все вокруг замерло в мглисто-томительно-спокойном ожидании нового дня. Только по бумерангу моста все чаще и чаще мелькали фары проснувшихся автомобилей, а океан вовсе заштилил.

Утро рождалось мягким и неясным до неприличия, до мягкости сонной молодой женщины.

Лоцман встревожил утренний покой, появившись в рубке. Он крутил рукой, как пропеллером, изображая брашпиль, то есть торопил выборку якоря.

Мы выбрали якорь, причем с далекого носа четко доносился перестук-перегрохот якорных звеньев, и дали ход.

Лоцман попросил поднять флаги «М» и «Джи». Я послал рулевого на фалы, а сам подменил его – стал на руль. Было приятно стоять на руле, когда огромное судно несет себя под мост, а вокруг – Нью-Йорк. Справа по носу возникали из утренней дымки небоскребы Манхэттена. Они были прозрачными, бесплотными. Розовое и чуть зеленоватое небо обвивало их. Левее завиднелся островок Либерти или Бейдос-Айлендс со статуей Свободы, он был еще далек, нам предстояло свернуть к причалам Бруклина, не доходя до него. Свобода в бинокль напоминала цветом окислившуюся бронзу и медь всех старых памятников мира, над которыми потрудились тысячи поколений голубей или чаек.

Солнце взлетало быстро, обращенные к нему грани манхэттенских небоскребов вдруг прочертились алыми вертикальными отблесками, но все равно не обретали веса. Тяжелый и тяжкий город продолжал витать в воздухе. И небоскребы Манхэттена глядели на плывущие корабли, как пирамиды на французских солдатиков.

У длинной и плоской автомашины, опершись рукой в желтой перчатке на открытую дверцу, стоял на причале номер семь еще молодой человек и попыхивал трубкой.

– Хэлло! – крикнул он мне. – Пожалуй, это ты, а?

– Это я! А ты – это, пожалуй, ты, а? – ответил я.

– Моя жена Пэн катается на катке Лувер Плейз, – сообщил он, хлопая меня по плечу в самой американской – размашистой – манере.

– О'кэй! – сказал я.

– Сейчас поедем за моей женой Пэн на Лувер Плейз. Как Атлантика, дружище?

– Всю дорогу от Европы – прямо между глаз до десяти баллов. Зато ваш Нью-Йорк встретил нежностью.

– Ты легко одет. Не простудишься? Здесь зима.

– Ваша зима какая-то неубедительная.

– Потому мы с Пэн завтра улетаем в Найроби. Садись! – сказал он. И я с удовольствием забрался в машину, где было тепло и пахло трубочным табаком.

– Моей Пэн уже двадцать шесть, но она все еще совсем молоденькая, – сказал он, усаживаясь за руль. – Я живу с ней уже семь лет и очень ее люблю. Сейчас она катается на коньках на Лувер Плейз, а все на нее смотрят. Не очень-то я люблю, когда все на нее пялятся. Сколько у тебя времени?

– Часа четыре.

– Тогда надо торопиться, – решил он, и мы поехали.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.