Амгунь – река светлая

– Да, дочурка, – обманывал Фомичев дочь. Должен был он, проводив колонну до моста, вернуться назад, в отряд. Вот и все его участие в празднике.

Накануне выяснилось, что груз, предписанный на Амгунь, машинами одной колонны не поднять. Начальник отряда пригласил к себе Фомичева, обсказал ему положение дел, и вышло все так, что Фомичев не смог отказаться от рейса, хотя желания не было у него пускаться в какое бы то ни было путешествие.

Тем же вечером жена его – Леля, собирая ужин, выслушала новость спокойно; но за стол с мужем не села- – пошла укладывать его дорожный чемодан.

– Ты чего молчишь-то? – спросил, предчувствуя грозу.

– А что говорить? – ответила Леля. – Езжай хоть насовсем, раз головы своей нет. Мне-то что? На Амгуни сделаете, к черту на кулички поезжай или еще куда, а с меня хватит путешествий, напутешествовалась, пока молодая была.

Он отодвинул от себя ужин:

– Небось, хочешь, чтобы я там остался?

– Это уж твое дело, – сказала она безразличным голосом, продолжая собирать его вещи. – Я тебя не держу.

И взыграл тогда в Фомичеве его противный дух.

– Что ж, – медленно, с угрозой проговорил он.

Конечно, даже тогда Фомичев понимал, что угроза-то пустая. И если жена возьмет свои слова назад... Но она молчала. А он первый идти на попятную не хотел. Дочь, разумеется, ничего этого не знала. Она видела вокруг себя веселье, и ей тоже было весело.

– Б... А... М, – читала она на касках отъезжающих и радостно сообщала отцу: – Папа, БАМ. У дяди написано: БАМ!

– БАМ, – подтверждал Фомичев.

– И там. – Девочка показала пальчиком на машину, на борту которой во всю высоту было написано краской: ДАЕШЬ БАМ!

Досыта наплясавшись, подошел к своей жене Мальцев, обнял за плечи. Она улыбнулась ему, припала было, но Сашке не стоялось на месте.

– Эй, Фомичи, чего не пляшете? Скисли что-то. Мерек напугал?

– Какой еще Мерек?

– Дорожники вернулись. Говорят: пробили мы вам дорожку прямехонько в рай. Не слыхал – Мерекский перевал? Дорога по прижиму амгуньскому идет. С ладонь шириной.

– Нашел чем пугать, – буркнул Фомичев, видя, как дернулись, поползли вниз уголки губ С ашкиной жены. Выругался: – Пустомолом был и остался пустомолом. Героя корчит перед бабами: смотрите, дескать, какие мы! А что людям переживания от его пустомельства – наплевать. Вот человек!..

И отвернулся Фомичев от Мальцева. Отвернулся, чтобы душу свою не травить, а вышло не лучше. На глаза попался начальник колонны Клюев. Стоит чуть ли не в круговерти танцующих и женушку свою обнимает, нашептывает что-то ей на ухо, улыбается. Она поправляет заботливо воротничок его тонкой белой рубашки, которую он надел под негнущуюся, новенькую робу. За пазухой робы взблескивает новенький же, будто только что с монетного двора доставлен, комсомольский значок. Вот люди! Будто на парад какой собрались, а не в дорогу! Но дорога-то, она возьмет свое! «Возьмет, – подумал Фомичев, – в один миг праздничную чешую снимет, стрелки наглаженные сломает».