И строй сомкнулся

Не один час потребовался на то, чтобы Педро Суарес, сержант чилийской полиции, снова обрел свои пять чувств. Еще через несколько часов он с перевязанной головой сидел за столом перед тарелкой с жареной рыбой. Врач предписал легкую пищу, подозревая сотрясение мозга. Но рыба не шла в горло сержанту. Это была та самая, которую он поймал сам. перед тем как свалиться в трижды распроклятое море. И когда его доставляли в лагерь, один из заключенных нес эту рыбину впереди, как трофей.

Не повезло так, что у любого бы настроение испортилось. А впереди еще ядовитые замечания господина коменданта, которому сегодня придется докладывать о происшествии. «Видите, Суарес, недаром я всегда вам говорил: оставьте свои глупости. Из-за того, что у вас в голове одна рыбалка, теперь на этой самой голове приходится носить повязку». Примерно так выразится господин комендант. Что касается саркастических тирад, то на них он большой мастер, не то что по части работы, которую вечно взваливает на подчиненных.

И еще одной причиной скверного настроения сержанта был тот неопровержимый факт, что жизнью своей он обязан кому-то из заключенных. О каком тут аппетите может идти речь! Суарес лениво жевал рыбу. Ничего себе положеньице: быть тюремщиком своего спасителя. Разумеется, никаких привилегий для этого парня сержант не допустил бы. И думать было нечего о подобном нарушении служебного долга. Но что же следовало сделать? Подойти, пожать руку, а потом наорать: «Арестованный такой-то, стойте прямо, когда я с вами говорю! И извольте ответить, что вы делали на побережье в такую рань?»

Нет, об этом тоже не могло быть речи. Ему следовало сделать вид, будто ничего не случилось, будто он не падал в воду и никто его оттуда не вытаскивал. Точка. И пусть это выглядело непорядочно, но служба есть служба.

Но и на этом все не кончилось. Знать бы хоть, кто был этот человек. Суарес чувствовал, что до смерти не сможет забыть лицо, смотревшее на него из-за скал, настолько отчетливо запечатлелось оно в памяти. И вместе с тем был уверен, что видел этого человека впервые. А выглядел тот настолько исхудавшим, болезненным, как будто не один месяц находится в лагере. Разумеется, всех заключенных Суарес в лицо не знал. Их все-таки было около тысячи двухсот, причем время от времени одних освобождали, и их место занимали другие. Но тем не менее если этот тип в течение нескольких месяцев торчал в Писагуа, то Суарес должен был его так или иначе знать. На что годилась бы в противном случае его великолепно тренированная память на лица! Поистине ничего удивительного не было в том, что сержанту кусок не шел в горло.

И что занесло этого заключенного – или кто бы он там ни был – на побережье в такой ранний час? Да еще прятался между скалами! А потом исчез, как сквозь землю провалился, и, само собой разумеется, никто его якобы не видел.

Что-то тут было нечисто. Любой нормальный арестант попытался бы сколотить из своего поступка капиталец, втереться в доверие к начальству. Что у него вышло бы – другой вопрос, но выглядело бы это вполне естественно. А этот парень явно не хотел никому попадаться на глаза. Сначала прятался в какой-то расщелине, а потом дал тягу. Нет, одно с другим никак не вязалось, и Суарес не удивился бы, если бы оказалось, что сегодня утром он выудил нечто большее, чем эту злосчастную рыбу.

К тому времени, когда сержант проглотил последний кусок, решение было принято.

– Капрал!

– Слушаю вас.

– Возьмите двух человек и хорошенько прочешите побережье, особенно всякие дыры между скалами. Посмотрите, не прячется ли там кто-нибудь.

– Есть!

Суарес широкими шагами расхаживал взад и вперед по комнате. Лучи послеполуденного солнца, косо падавшие на оконные стекла, отбрасывали на пол крестообразные очертания рамы. Через два часа вечерняя перекличка, а за полчаса до этого он обязан явиться к коменданту с докладом и покорно выслушивать насмешки господина майора.

Вдали показались капрал и двое полицейских, возвращавшиеся с побережья. Значит, не удалось разыскать этого боязливого спасителя. Но капрал нес в руках что-то белое.

Вскоре сержант Суарес, подняв от удивления брови, изучал содержимое холщового мешка. Одеяло, несколько пакетиков сухарей, две банки сгущенного молока, одна из них начатая, стеклянная банка с отвинчивающейся крышкой пустая, но, судя по всему, в ней недавно еще была молочная каша, и термос, тоже пустой. А это что? Сержант посмотрел склянку на свет. Латинская надпись. Значит, что-то связанное с медициной.

Он снова сунул руку в мешок и только присвистнул сквозь зубы. Компас – дорогой, точный инструмент, как видно было с первого взгляда. И тут же карта. Суарес забыл о капрале и обоих полицейских, все еще стоявших у его письменного стола, и рассматривал маленький листок бумаги. Карта окрестностей Писагуа, начерченная от руки, но весьма подробная. Тонкая линия обозначала дорогу, ведущую от автострады к побережью, кружки – полицейские посты, а толстые штрихи – маршрут патрулей. Пользуясь этим немым провожатым, кто угодно мог незамеченным проникнуть в лагерь.

Сержант сдул с карты несколько белых песчинок. Она сделала свое, помогла кому-то пересечь пустыню, добраться до Писагуа и попасть в лагерь. Он снова присвистнул, на этот раз продолжительнее и громче, и в ярости отодвинул весь этот хлам от себя.

Выходит, там работали день и ночь, ломали себе головы над тем, как помочь заключенным бежать из лагеря, заботливо прокладывали им пути. А вышло что? Не бежал никто, более того, сюда, в тюрьму, пробрался еще один, до сих пор спокойно живший на свободе. Слыхано ли что-либо подобное?! Черт бы побрал этих политзаключенных! Суарес просто не представлял, как с ними быть. С ворами и убийцами он справлялся превосходно. Им бы и в голову не пришло ничего похожего. А вот политические...

Но если кто-нибудь пробрался в лагерь, то для этого, конечно, был серьезный побудительный мотив. На свой риск и страх такое не делается.

Скорее всего, этот чужак – курьер, переправивший заключенным какие-то указания. Насчет чего? Хорошего тут ожидать не приходится. Возможно, насчет организации восстания или еще какой-нибудь чертовщины. Надо срочно изловить этого парня.