И строй сомкнулся

– Но ты же болен, тебе надо ложиться на операцию. Сам же говорил, что от здешней жратвы у тебя будут новые приступы.

Антонио резким движением руки оборвал речь товарища.

– Все это не имеет особого значения. Важно то, что ты попадешь на копи, ведь горняки ждут тебя. – Он улыбнулся. – Кто знает, как я перенес бы путь до лодки, да и исход операции тоже никто не может предсказать. Значит, лучше всего сделать по-моему. И, кроме того, это единственная возможность выполнить задание партии. Я все продумал хорошо. Отправляйся один.

Хосе долго смотрел на товарища. Тот был еще слаб и даже говорил, делая над собой усилие. Антонио добровольно шел на то, что Хосе год назад перенес в звуконепроницаемой комнате для допросов. Он вглядывался в жесткие, глубоко врезавшиеся складки вокруг рта Антонио, в его полные сдерживаемой боли глаза. Каким сильным, каким бесконечно сильным может стать человек! Сжавшееся было сердце забилось со спокойствием и силой, которые дает только вера, несокрушимая вера в дело.

– Я иду, Антонио! Доберусь, и мы устроим им такую баню, что покажется, будто уголь всего мира горит у них под ногами! Можешь на меня положиться.

Антонио кивнул.

– Теперь ты понимаешь, что не сможешь пойти вместе с ним? – спросил он Ортиса.

– Понимаю. – Щеки учителя горели от стыда.

– Тебе придется плохо, когда они дознаются, что я занял место Хосе. Скажут, что ты обязан был доложить.

– Представляю себе. Но ведь куда хуже будет тебе, прежде всего тебе. – Собрав все силы, Ортис взглянул на Хосе. – Если будешь в Сантьяго и выберешь свободный часок, загляни к моей жене. Скажи ей... скажи, что у меня все хорошо. – Голос его прерывался.

– Конечно же, зайду.

– Ну, отправляйся. На счету каждая минута, – торопил Антонио.

Хосе помедлил мгновение и, отвернувшись, протянул товарищам руки.

– Когда будешь дома, передай привет и моей жене, – сказал Антонио. – Привет, слышишь! – О том, что у него все в порядке, он говорить не стал. Задержал руку Хосе в своей. – Понимаешь, сейчас важно только одно: помочь победе, использовать малейшую возможность... Для того, чтобы двинуть жизнь вперед. Все остальное не важно.

Хосе не ответил ничего. Дверь за ним закрылась.

Оставшиеся ждали. Они напряженно вслушивались в тишину, боясь, что она может быть прервана криками и даже выстрелами. Минуты казались им часами. Но ни один необычный звук не проник в комнату. Только шаги, равнодушные голоса и шум моря. Когда в шесть часов труба возвестила о перекличке, они знали: Хосе прошел.

Заключенные были выстроены повзводно на большой площади. Капралы и сержанты пересчитывали их медленнее и тщательнее, чем обычно. Над головами разносились зычные голоса: «Первый взвод построен полностью, второй... полностью, третий... полностью». Антонио стоял на месте Хосе. Кроваво-красное солнце опускалось над морем, над широким, свободным морем, ставшим здесь непреодолимой тюремной стеной. Стоять было трудно, давала себя знать слабость, подавлявшаяся, однако, радостью: он победил, капрал не заметил ничего.

Сержант Суарес в полной парадной форме прошел перед рядами.

– Так вот, господа заключенные. Придется мне кое-что сказать вам. Выстроились вы здесь в полном составе? Нет, не в полном. Недостает одного, курьера, прибывшего оттуда и проникшего к нам в лагерь. Правительство снисходительно отнеслось к вам, не упрятало вас в тюрьмы, дало возможность подумать о вашем прошлом, исправиться. Оно дало вам крышу над головой и еду дважды в день. Но вы платите за это неблагодарностью, устраиваете заговоры даже здесь, в лагере. Однако это вам не удастся, господа заключенные, можете мне поверить. Стоять вам здесь придется до тех пор, пока мы не изловим эту приблудную птичку. И уж тогда будем сводить счеты.

Антонио видел, как охранники, разделившись на группы, пошли по лагерю, начиная поиски. Он видел двойные посты, которые с примкнутыми штыками направились к границе лагеря.