Впереди фронта

* Марка паровоза.

Бикфордов шнур уже шипел, голубой язычок пополз к средней опоре, паровоз запыхтел, дал задний ход, резко толкнул вагон – теперь все решали секунды; там, наверху, веселились, хвалили кашу, а мимо счастливчиков, облепивших котел, катили и катили черные силуэты на светящихся колесах. Когда дым рассеялся, кто-то вдруг закричал, показывая на голубой огонек, что вился под мостом. Все на мосту смешалось, замерло, вмиг исчезли необыкновенные колеса, словно их унесло вихрем. Страшный взрыв поднял мост на черной головне дыма и швырнул в бездну. На крышу нашего вагона посыпались камешки...

Около вокзала паровоз сбавил ход, старшина соскочил, побежал в помещение, видно, хотел доложить коменданту, что приказ выполнен, однако вернулся ни с чем – коменданта и след простыл.

С насыпи застрекотали пулеметы по вокзалу, по нашему «Эхо», который теперь прикрывал собой «адский вагон».

Так начинал войну наш Савватей, старшина подрывников.

Маминцы проступили из тумана заледенелыми деревьями, словно бы взобравшимися на самое небо и напоминавшими издали висячие сады; их приземляло беспорядочное скопище крыш, под которыми сегодня не светился ни один огонек. Это настораживало: село не могло заснуть так рано. Гнатовский соскочил с коня, передал повод Йонешу и направился к ближайшей хате, минуту спустя вышел оттуда и развел руками – пусто. Во второй и третьей хатах тоже не было ни души. Только какой-то затравленный пес оскалился на нас из будки в замусоренном дворе и убежал на огороды. Где-то спросонья закудахтали куры. У нас не было огня, чтобы осмотреть пустые дома, но было и так понятно, что покинуты они внезапно и впопыхах: хаты и сараи не заперты, незакрытые печи кое-где еще дышали жаром – люди ушли от своих очагов совсем недавно. В одном из дворов на ржание наших коней тревожно отозвались брошенные на произвол судьбы гнедые – должно быть, их вывели из стойла, но не успели запрячь, они неприкаянно слонялись по двору и, похожие на призраков, выступали из белого марева как-то неуверенно и боязливо, совершенно беспомощные без людей.

Возле покосившихся ворот на шесте развевалась белая борода. Мы приблизились, и борода словно бы сама по себе слетела с шеста – ее владелец кинулся было бежать, но Гнатовский остановил его:

– Эй, эй, борода, куда ты?!

Старик даже не закашлялся, хотя мог бы прибегнуть к этому испытанному способу «самообороны», а только подозрительно глянул на нашего немца.

– Кого вам, люди добрые?

– Что тут случилось? Село будто вымерло, ни души.

– А я вам что, не душа?

– А деревня, дедушка, деревня-то где?

– Я и есть деревня, – улыбнулась борода. – А вы фронт или кто будете?

– Разве не видно? – сверкнул белыми зубами Гнатовский.

– Разговор вроде наш. А немец-то настоящий, что ль?

– Это наш человек. Партизан. А ваши-то где?

– Кто?

– Ну, «татары» ваши?

– Да, это, как из пушек пальнули у Борщаговки, так все и разбежались кто куда. Один я решил тут помирать. Мне уже все равно: фронт – не фронт. Надоело от смерти бегать. А он по правде немец? – указал на Йонеша.