Впереди фронта

Василь Земляк| опубликовано в номере №1168, январь 1976
  • В закладки
  • Вставить в блог

Повесть

Продолжение. Начало в № 1.

Воскрес? – удивился Савватей. – Оказалось, удрал во время обстрела. – Хоть поужинал там? – Поужинал, – совершенно по-взрослому ответила Палазя, потрясенная его «воскресением». Еще там, на косогоре, ей почему-то не хотелось его смерти, и, когда он исчез, она охотно поверила шутке взрослых, что он-де удрал на «раме». Поверила, потому что видела, как он стремился туда, и где-то в глубине души понимала мальчика. Сейчас спросила почему-то меня (хотя проще было спросить его самого):

– У него мама есть?

– Наверно.

Потом наши сани отыскал Йозеф Йонеш и, держась поближе к обочине, передопросил Франца о Фельдбадене, об отце и о танковой бригаде генерала Прайса. Кажется, мальчик подтвердил свои предыдущие показания, и Йонеш оставил его и помчался догонять Савватея.

После разговора с Йонешем мальчик как-то сник и, наверное, совсем закоченел, прятал свои голые руки то в карманы, то в рукава, но никак не мог согреть. Шинелька хоть и сидела на нем отлично – видно, шил настоящий мастер, – однако сукно на ней было жиденькое и холод проникал сквозь него, добираясь до самой души. Я как-то раз испытал на себе «теплоустойчивость» их одежки, когда вконец обносился и пришлось неделю пофрантить в такой вот шинелишке. Слава богу, удалось выменять ее на деревенский кожух, и только тогда почувствовал себя человеком.

Если замерзли руки, сразу замерзаешь весь: тепло уходит из человека через пальцы рук и ног. Мальчик нащупал у меня между рукавицей и рукавом отверстие, прикладывал к моему запястью свои холодные пальчики и согревал их на нем. Палазя – его конвоир, и при каждом ее взгляде он отстранялся и поспешно прятал руки.

Может быть, это была какая-то детская игра, неизвестная и непонятная мне? Но для меня она вдруг превратилась в нечто большее. Какое-то странное, прежде неведомое чувство пробудилось во мне. Оно возникло на том маленьком участке моего запястья – между варежкой и рукавом, где грел свои холодные пальчики мальчишка, и уже оттуда проникло в душу и вспыхнуло там не испытанное доселе. Неужто это впервые заговорил во мне отцовский инстинкт? К кому?.. И я невольно подумал, что, будь я отцом этого мальчика, ни за что не бежал бы с поля боя, не оставил бы его на произвол судьбы. Я молча убрал свою руку, давая ему понять, что он мне никто, так же, как и я ему, и что здесь он всего лишь пленный. Печаль выросла в его глазах, печаль одиночества, детской обиды. Палазя словно бы почувствовала, что игра окончена, и больше не поглядывала в нашу сторону. Когда выехали из села в поле, стало еще холоднее, в стволе миномета свистел ветер. Белые Тюльпановы кудри посеребрил иней.

– Сколько ему лет? – вдруг спросил Тюльпан.

– Ты же слышал. Четырнадцать...

Тюльпан переспросил по-немецки. Мальчик подтвердил: в январе минет четырнадцать.

– А моему Сергейке сейчас бы в аккурат девять исполнилось... Когда их с Белой вели на расстрел, я на чердаке ховался. Стал у окошечка, а Сергейка будто почуял, что я близко, глянул на окошко, что-то шепнул матери, она тоже глаза подняла, осторожно так, вроде бы ненароком, чтоб не выдать меня. Привели их, поставили над оврагом на высокой насыпи, человек двести было – женщины, дети, одна с грудным на руках. Белочка взяла Сергейку за руку, поискала мое окошко, подняла сынову руку. Так и вижу его с поднятой рукой. Да только что мог я один против целой своры гестаповцев! С тех пор вот белый. А раньше-то чуб у меня красивый был, черный. И ведь придумают, сукины дети, – Тюльпан!

Фигура Савватеева Шпачка словно бы растаяла в тумане, и нам был виден только черный башлык его хозяина. С башлыком Савватей не расставался с тех пор, когда ходил он в этих краях совсем один и время от времени наведывался по ночам в родное село. Тогда он набрасывал башлык на лицо, скрываясь от не в меру любопытных взглядов, дабы не накликать беду на родичей. И лишь по прошествии некоторого времени после его исчезновения в селе догадывались, что ночной гость в башлыке был их Савватей. Он так же неожиданно исчезал из села, как появлялся там, и гестапо потратило не одну ночь, охотясь за «башлыком». Раздраженные неудачей, они схватили и повесили жену Савватея, расстреляли нескольких близких родственников, однако «вечного председателя колхоза» (так называл себя Савватей) ничто не могло сломить. Небольшого роста, ершистый, всегда увешанный всевозможными боевыми украшениями, он дослужился в армии только до старшины. Был он от природы мягкий и в то же время достаточно строгий. Я не слышал, чтобы Савватей когда-нибудь позволил себе повысить голос или грубо обругать кого-нибудь. Он всегда как бы просил даже тогда, когда мог приказывать и наказывать, и никогда не оскорблял достоинства подчиненных. Я мысленно сравнивал его с Жоржем Кодудалем, вождем партизанского движения в Бретани. Когда Наполеон предложил ему звание маршала и дал одну ночь на размышления, наутро пленник якобы передал через посыльного: «Я мог бы принять маршальский жезл только из рук своих волонтеров». В бою Савватей отличался изумительным спокойствием, и это тоже возвышало его в наших глазах. При этом он всегда первым устремлялся к опасности, и мы постоянно боялись потерять его. Вот и сейчас он сильно оторвался от нас и, как призрак, растворился в тумане. Свернул с дороги и повел отряд полем, по которому ветерок гнал седые волны.

Где-то тут скоро покажутся мельницы, возле них должна ждать нас группа Миши Татарина из Маминцев. К ним еще позавчера была послана наша связная – Настя Стеблинская, однако бой под Борщаговкой мог спутать все карты: мы запаздывали, и группа Татарина вполне могла податься к Рогачину без нас. В Рогачине недавно приземлился представитель партизанского штаба, он буДет координировать наши действия с авангардами Соколовского*.

________

* В этом районе наступала 38-я армия генерала (позднее – маршала) Соколовского.

У мельниц не было ни посыльной, ни людей Татарина. Так и есть: не дождавшись нас в условленный час, они сами двинулись к Рогачину. Но ведь Настя по крайней мере должна была остаться здесь. Савватей подъехал к моим саням.

– Ладно, Татарина нет. Но с Настей-то что случилось?

– Откуда мне знать, Савватей?

– От сердца. Когда мою старуху в Оратове вешали – я почувствовал... На расстоянии почувствовал!..

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены

в этом номере

Коммунист

Дважды Герой социалистического труда, лауреат Ленинской премии академик Павел Пантелеймонович Лукьяненко