И плуг их побеждал упорные поля!

Как часто их секир дубравы трепетали,

И потом их лица кропилася земля!

Пускай рабы сует их жребий унижают,

Смеяся в слепоте полезным их трудам,

Пускай с холодностью презрения внимают

Таящимся во тьме убогого делам...

Уважение к занятиям крестьянина – вот идейная подкладка русского варианта, созданного в тот период, когда положение крепостных оживленно обсуждалось в среде только народившейся интеллигенции нового, александровского, времени. Московские юноши группировались вокруг семьи Тургеневых. Глава ее – Иван Тургенев, возвращенный императором Павлом I из ссылки, – был не так давно назначен директором пансиона и ректором университета. С сыновьями Андреем и Александром сошелся Жуковский. Блистательный талант рано умершего Андрея Тургенева, бросил отсвет на дальнейшую деятельность Жуковского, который не забывал товарища до последнего вздоха. Именно Андрей Тургенев, первый переводчик гетевского «Вертера», привил младшему другу интерес к Шиллеру, к эпохе «бури и натиска», к немецкому романтизму. Однако «Дружеское литературное общество», организованное Тургеневыми, Жуковским, Мерзляковым, Кайсаровым и другими, ориентировалось также на величайшие образцы поэзии ХVIII века. Ломоносов и Державин были их кумирами.

3

Здесь стоит несколько отвлечься и перенестись в 1839 год. Вот как раскрывает поэт побудительные мотивы к повторному переводу греевой элегии: «Находясь в мае месяце 1839 года в Виндзоре, я посетил кладбище, подавшее Грею мысль написать его элегию (оно находится в деревне Stock Poges неподалеку от Виндзора); там я перечитал прекрасную грееву поэму и вздумал перевести ее как можно ближе к подлиннику. Этот второй перевод, почти через сорок лет после первого, посвящаю Александру Ивановичу Тургеневу в знак нашей с тех пор продолжающейся дружбы и в воспоминание о его брате».

Перенесемся еще дальше в толщу времени и посмотрим, что писал Жуковский 6 февраля 1848 года Николаю Васильевичу Гоголю: «Я часто замечал, что у меня наиболее светлых мыслей тогда, как их надобно импровизировать в выражение или в дополнение чужих мыслей. Мой ум, – как огниво, которым надобно ударить о кремень, чтобы из него выскочила искра. Это вообще характер моего авторского творчества; у меня почти все или чужое или по поводу чужого – и все, однако, моё». Какое невольное заблуждение! Все принадлежит ему по сути! Как он становится нелюбопытен для русского чтения, когда словесно и духовно копирует оригинал! Александр Тургенев не воспринял сразу второй перевод, но позднее согласился с Жуковским и признал его «верность». Думается, что начальное чувство не подвело Тургенева. Но что нам-то до верности!? Мы ищем теперь у Жуковского не Томаса Грея, а русский взгляд, душу, русское понимание жизни народной.

Однако ж сравним. «...Как часто серпам их Нива богатство свое отдавала; как часто их острый Плуг побеждал упорную глыбу; как весело в поле К трудной работе они выходили; как звучно топор их В лесе густом раздавался, рубя вековые деревья! Пусть издевается гордость над их полезною жизнью...» и т. д. Жуковский в первом переводе пренебрег лексикой, идеализирующей образ жизни и труд крестьянина. Строки звучат, энергичнее, и я бы даже сказал – революционнее. Нива у Жуковского не отдает богатство: хлеб жнут. Крестьяне выходят в поле не с веселой улыбкой, как у Томаса Грея. Землю они поливают потом. Не гордость издевается у Жуковского «над их полезной жизнью», а «рабы сует их жребий унижают»!

Лексический анализ убеждает в чисто русской эмоциональной подоснове элегии «Сельское кладбище», датированной 1802 годом. Конечно, не очень-то удобно оспаривать мнение и самого Жуковского, и его современника и друга, знатока литературы и соратника Пушкина Александра Ивановича Тургенева, одно имя которого внушает почтение. Но мы ведь живем для того, чтобы не повторяться, мы живем, наверное, для того, чтобы привносить что-то свое, выстраданное, и, снимая шляпу перед славными предками, идти нехоженым путем, нехоженой дорогой, изменяя свою точку зрения в соответствии со своими чувствами, со своей привязанностью к Жуковскому. Не будет ошибкой утверждать, что подобный подход позволит, не искажая историю, обогатить мужеством и прелестью прошлого день нынешний.

4

Воинская доблесть, по-видимому, не была в числе сильных сторон доброй и мягкой натуры Жуковского. Он не приукрашивал собственную роль в Бородинском сражении и честно признавался, что он «певец, по слуху знавший бой!». На расстоянии всего двух верст позади главной армии, в тылу гренадерской дивизии, он без страха и безуховской растерянности наблюдал за происходящим. Обстоятельства, однако, могли оборотиться иначе, и тогда – кто ведает? – с чем бы довелось столкнуться Жуковскому. Он ушел на фронт, говоря сегодняшним языком, поручиком московского ополчения. За неделю перед тем мать девушки, которую он боготворил, отказала от дома. Сердце было разбито, душа уязвлена. Он не искал смерти на поле брани и многое успел понять и о многом успел поразмыслить: «Судьба велела мне видеть войну во всех ее ужасах». В послании к Александру Тургеневу Жуковский не утаивает подлинных причин вступления в армию: «в это время всякому должно было быть военным, даже и не имея охоты». «Не для чина, не для креста» он записался под знамена. Со свойственной ему человеческой скромностью Жуковский ни капли не кичился тем, что был свидетелем кровавых битв. Он искал истину не только в бушующем мире, но и в себе самом.

«Певец во стане русских воинов» принес поэту громкую известность. Жуковский стал знаменит. С небывалой лирической энергией и одушевленностью он сложил гимн героям Отечественной войны 1812 года. Стихи вобрали патриотические настроения целой страны, но вместе с тем были окрашены в тона, характерные только для стилистики Жуковского. Звуковая палитра, полифоническая мощь, пространственная глубина и широкий социальный фон – вот наиболее отличительные черты «Певца во стане». Если бы Жуковский не вступил добровольно в армию Кутузова, так же как если бы среди защитников Севастополя не находился Лев Николаевич Толстой, ни «Певец во стане», ни «Война и мир», вероятно, не были бы созданы. Для нас сейчас важны готовность поэта к самопожертвованию, стремление слиться с народом в едином сердечном порыве. Он не уклонялся от вражеского штыка, он повиновался приказу. Вот почему при чтении «Певца во стане» нас не покидает острое ощущение возвышенной до героики реальности.

5

На поле бранном тишина;

Огни между шатрами;

Друзья, здесь светит нам луна,

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.