Золото

Сегодня Олаф поднялся, как обычно, затемно. Принялся перебирать форму – домашней вязки носки, гетры белые, как норвежский снег, и такие же белые брюки, кофту и шапочку. В его по-отцовски крепких руках и невесомые лыжи и невесомая одежда казались еще более воздушными. Он осматривал вещи с такой тщательностью, словно от них и только от них зависел успех. Увы, от вещей зависело слишком мало.

Олаф старался не думать о гонке, как не привык вообще думать о лыжах. Ибо они являлись частью его жизни, естественным его бытием, и он легко, как бы ни было трудно, переходил от состояния, когда не стоял на лыжах, к состоянию, когда сливался с ними воедино.

Его удивительную слитность с лыжами не раз отмечали специалисты. Олаф бежал, как дышал. И с годами дыхание его стало таким же мощным, как и бег. Он выиграл лыжный марафон на прошлом чемпионате мира. И теперь предстоял олимпийский марафон – гонка на пятьдесят километров. Олаф подтвердил свое право сильнейшего во время предолимпийской недели. Он находился в отличной форме и сам чувствовал это, и тренеры чувствовали, и соперники, и журналисты, которых он не любил, – они задавали много вопросов, по его мнению, глупых, никчемных. И еще, журналисты слишком легко отдавали ему золотую олимпийскую медаль в марафоне, словно не существовало упрямых русских и соседей – шведов и зазнаистых финнов...

Олаф сидел в трусах на кровати, разложив на ковре форму. Перебрав ее, долго и тщательно складывал в стопку. Потом, одевшись, вышел на улицу. Ночь словно и не собиралась отступать. Вдоль извилистой улочки, огражденной снежными валами, едко светились желтые фонари. В старых австрийских хижинах – с высокими и крутыми скатами крыш – уже начинали загораться окна. И в пансионате, где они поселились, половина окон тоже светилась – его земляки не очень большие любители валяться в постели. Почти все из деревень.

Олаф потянул носом – пахло морозным снегом.

«Если погода не изменится с рассветом, снег будет мой, любимый...»

Олаф послушал снег на скрип, мягко ступая с пяток на носки. Прошелся так с десяток метров. Утренний воздух, когда первое потепление с мерзким туманом еще не коснулось гор, бодрил. Дышалось легко, и удивительно спокойно было на душе. Как-то само собой получилось, что Олаф оказался перед просторными, залитыми светом окнами почты. Наверно, ночной бабочкой потянулся к самому освещенному в долине дому – почта в олимпийские дни работала круглые сутки.

За стойкой старый австриец разбирал свежую корреспонденцию, и Олаф приветствовал его:

– Хей!

– Морген! – ответил австриец.

Олаф начал было объяснять на плохом немецком языке, что ему нужно проверить, нет ли корреспонденции на его имя, но старик, видно, привыкший за долгие годы работы на зимнем курорте ко всяким лингвистическим шарадам, взял Олафа за карточку-пропуск, висевшую на груди, как у всякого олимпийца, и прочитал по слогам: «Гнуссон».

Он подал Олафу несколько разноформатных конвертов, а потом, похоже, спохватившись, достал из горки новой почты бланк телеграммы. Олаф сунул полученное в карман куртки и, поблагодарив, медленно пошел к себе.

В комнате он, так же не спеша, снял меховые сапоги, повесил на вешалку куртку, вязаную островерхую шапку и взялся за почту. Телеграмму отложил в сторону – их было так много за эти дни, телеграмм с пожеланиями успехов, будто нельзя землякам все то же высказать в письмах, ведь письма стоят дешевле!

Олаф открыл пять или шесть конвертов. Писали парни с родины, писали коротко и тепло. И он решил не открывать остальных писем, сдвинув их в ящик прикроватной тумбочки:

«После финиша и прочитаю!»

Телеграмма же оказалась сверху. Он взял ее и развернул.

«Дороге работу погиб автомобильной катастрофе отец приезжай мама».

Олаф дважды прочитал телеграмму, так и не поняв до конца смысла сообщения. Смысл изложенного в телеграмме упрямо не хотел доходить до сознания.

Перед глазами Олафа выросло морщинистое, сухое лицо отца, редко улыбавшегося даже в минуты шумного застолья по случаю семейных праздников. Глаза отца смотрели спокойно, выжидающе, будто вопрошая: «Ну, сын, что думаешь делать? »

И только тогда Олаф почувствовал, что тяжесть телеграммного сообщения неимоверна,. но это еще не вся тяжесть. Надо решать, через три часа старт марафона: всего пятьдесят километров до осуществления многолетней мечты. Всего пятьдесят километров... Последних... Но где-то там, в далеком доме на берегу озера, стоит гроб с телом отца. Когда он погиб? Сколько времени осталось до похорон? Неужели он не простится с отцом?! Конечно, у него так много шансов выиграть золотую медаль, но отец...