Золото

Счастливый победитель отвечал, подобно автомату, не вдумываясь особенно в смысл того, что может означать сам ответ. Но, постепенно приходя в себя, он начал понимать, что слова, произнесенные сейчас, завтра станут известны всему миру. И внезапная значимость того, что он говорит, сразу лишила его, и без того не очень словоохотливого парня, красноречия. Теперь он больше думал, реже ронял слова и пытался определить, что принесет ему то или иное признание. Горячо похвалил лыжи, зная, что фирма не останется в долгу и впредь он будет не только иметь любое количество лыж, но сумеет войти в дело: часть дохода фирмы станет и его доходом. Не надо будет думать о куске хлеба ни ему, ни его детям, как пришлось думать всю жизнь его отцу.

Он сказал о тренерах сдержанно. Напомнил, что пережил немало волнений, прежде чем тренерский совет решился включить его в сборную. Сколько бессонных ночей провел он, прежде чем услышал «да» вместо невнятных и пространных рассуждений о его спортивной форме.

Как обычно, пресс-конференция вовремя не начиналась. И победителя и призеров держали в осаде журналисты и болельщики, которым удалось прорваться в это охраняемое пространство под трибуной. Мелочи, которые еще вчера заботили лишь его, Мянти, стали значимыми, интересными для миллионов людей во всем мире. И он рассказывал, где родился, как жил, почему полюбил лыжи, как тренировался. Вопросы задавали и серьезные, и смешные, и глупые, и злые. Но таких было мало. К тому же он был слишком великодушен сейчас, чтобы обращать внимание на жалкие уколы тех, кто хотел бы видеть чемпионом не его, а кого-то другого. У каждого свои фавориты.

Через сомкнутый круг репортеров к нему с трудом пробился тренер – высокий, худой. Он будто сложился вдвое над Мянти и, обхватив за плечи, громко крича, стал вытаскивать из толпы, подталкивая к выходу. Но не в сторону" зала для пресс-конференций, а назад, к раздевалке.

И на это Мянти не обратил внимания. Он послушно, но без удовольствия расставался с объективами и микрофонами. Подобно крепкому напитку, всеобщее внимание пьянило, и так жадно хотелось глотнуть хотя бы еще немножко.

Наконец наступила тишина. Они оказались только вдвоем в раздевалке, и тренер тщательно запер ее на ключ. Он не пустил сюда ни врача, ни массажиста. Еще раз проверил, крепко ли закрыта дверь, и повернул к Мянти загорелое, напряженное лицо.

Мянти благодушно лежал на деревянной лавке, привалившись к стене, наслаждаясь неподвижностью и тишиной.

– Мянти, – как можно мягче сказал тренер, – ты не пугайся. Но я обязан тебя спросить: что ты принимал перед гонкой?!

– Выпил немного апельсинового сока... – с удивлением ответил Мянти, еще не понимая значения вопроса.

– У тебя плохой анализ... – сказал тренер как можно тише.

– Ну, а я-то тут при чем?! – спросил он, вдруг осознавая всю глупость своего вопроса.

Тренер покачал головой.

– Никто не говорит, что ты при чем. Но пойми, твой анализ плох.

– Может быть, это ошибка? – Радостное возбуждение начало потухать, и Мянти ощутил холодок плохо натопленной раздевалки, и желтые стены, покрытые лаком и только мгновение назад казавшиеся ему солнечными, потемнели и сдвинулись.

– Сейчас делается контрольный анализ.

– Все уже знают об анализе?! – Мянти ужаснулся.

– Пока не все. – Тренер развел руками. – Но такое не скроешь. Потом, если повторный анализ подтвердит результат первого...

– ...золотую медаль отдадут другому. – как эхо, откликнулся, продолжив его мысль, Мянти.

– Боюсь, что тебя могут еще и дисквалифицировать. – Тренер говорил так, словно вопрос о допинге уже не вызывал сомнения.

Переход от радости к удрученности был слишком резок и внезапен. Происходившее с Мянти напоминало падение в глубокую пропасть. Он сидел, опустив голову, не слыша резких и бесконечных ударов в дверь. Тренер тоже не обращал на них внимания. Подошел к Мянти, сел рядом, обнял.