У братьев Хреновых появились невесты Нинка и Верка. Почти каждый вечер приходили они к нам стряпать, потому что в их дома газ еще не провели. Они показывали свое умение Сергею Сергеевичу и хвастали друг перед другом. Свадьбы должны были быть на Новый год, но самогон Хреновы при невестах на всякий случай не гнали, а делали это совсем уж в ночи.

Нинка с Веркой с добренькими улыбочками на красных вспотевших лицах шинковали и месили. Гришка с Толькой сидели на общей лавке у стены и грубовато подтрунивали над ними. Сергей Сергеевич на высокой табуретке в углу довольно поглядывал на всех, и от хитрой ухмылки шевелились сивые усы и борода.

Когда мы с матерью входили, Сергей Сергеевич прикрикивал:

– Эй, девки, соседку угостите, она у нас ученая.

– А вот еще чуток, все вместе и сядем, – откликалась голосистая Верка, Гришкина невеста.

Такие коммунальные радости были редки, но очень запоминались, потому что их участники предавались веселью самозабвенно, забывая о его ненадежности.

Самое лучшее время наступало для меня перед сном, когда мы снова лежали рядом с матерью на тахте и она читала вслух, а я слушала ее и вдыхала неизъяснимый запах, и душа становилась тихой и вечной.

Не сразу заметила я, что мама моя тоскует. Но все монотонней становился ее голос, а потом уж совсем пропало в нем выражение. Мне скучно стало слушать про Пунические войны, но я изо всех сил изображала внимание и интерес, лишь бы удержать нашу вечернюю, ставшую такой непрочной близость.

Но вот мама снова стала поздно возвращаться. И однажды, когда она сильно задерживалась, я решила занять себя самостоятельно, независимо от нее. Я легла в ее постель, стала читать про Пунические войны и уговаривать себя, что они мне и так интересны.

Но все во мне ждало резкого звонка, все мечтало о нем, этот звук назойливо и болезненно давно уже жил во мне, и от внутреннего звука дрожали руки, и глаза только прыгали со слова на слово, никак не соединяя их в смысл. Я ловила приглушенный запах, который хранила ее постель, и он ужасал и холодил меня своим существованием без нее.

Я поняла, что это она, когда короткий и резкий звонок уже отзвучал. Пока он был, я не успела в него поверить, но в следующее мгновение вскочила, вихрем помчалась к двери. Замерший на своем посту Гришка не успел кинуться мне наперерез. Я с трудом отперла дверь, приоткрыла ее и отпрянула: вытаращенные от злости глаза матери не видели меня, ноздри раздувались. Она, должно быть, ожидала увидеть Гришку и готовилась высказать ему про самогон и свои права...

Наверное, у нее был тяжелый день, и все раздражение, все обиды и усталость мигом слились в ярость, лишь только глухая тупая крепость чугунного засова не поддалась легкой вертлявости ключа и задержала ее у двери. И то, что перед ней стояла я, а не Гришка, уже не могло остановить этой ярости.

– Какого черта ты еще не спишь! – Но тут она увидела Гришку. – В следующий раз приду с милицией, с участковым приду, алкоголики, уголовники, спекулянты!

– Тише, тише, тише... – Старик Хренов вышел из своей лаборатории и сразу все смекнул. – Чтой-то ты, соседка, сегодня такая сердитая? А ты, пень осиновый, расселся-размечтался. По шагам должен дверь отворять, балда. Свои все мы здеся!

– Ишь распелся, старый ханжа. Не домой приходишь, а как в ночлежку. У меня вся одежда сивухой вашей пропахла. Нарочно с участковым рядом стану. Пусть принюхивается, пусть спросит, только пусть спросит...

– Чтой-то ему к тебе принюхиваться-то, – оживился Толька. – От него сильней нашего разит.

Страсти еще бушевали в коридоре, а я уже лежала в кровати, и обида от ее неожиданной грубости была хоть и горька, но гораздо легче ожидания и быстро проходила. Грудь освобождалась для покоя, который ни за что не наступил бы, если бы ее не было рядом.

Она наконец вошла в комнату и медленно сняла свое зеленое пальто с небольшой рыжей норкой на воротнике. Это пальто было для меня еще одним дорогим символом постоянства и долговечности. Летом одежды пестрые, легкие, изменчивые. А зимой всему венец – это зимнее пальто, по которому я издалека, даже в сумерках, когда можно различить только силуэт, узнавала ее. Она хмуро, с отвращением повесила это пальто у двери, а я затаилась в кровати, такая послушная и понятливая.

– Ну, чего ты все не спишь? – спросила она виновато, но не особенно приветливо и вышла на кухню.

А мне вдруг захотелось увидеть внимание и заботу после такого ожидания. Ну, хоть какой-нибудь знак любви, какой-нибудь порыв.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.