Я родилась в старинном русском городе. Стоит он на междуречье Оки и Волги. Обилие воды, гор, оврагов, дождей... Вечный зимний иней от дыхания двух рек; старинный кремль XVI века; по горе – исторические места... Я росла в учительской семье. Отец, сам педагог, прекрасно понимал, что «народная педагогика» плохому не научит. Нам, детям, с ранних лет покупали на нижегородских ярмарках и базарах народные игрушки, читали и рассказывали сказки.

Когда-то, как я думала в детстве, до людей, жили здесь друзья Соловья-разбойника – птица «Скворец» с семьюдесятью сыновьями и колдун, тоже птица, – «Дятел». Колдуна тут и похоронили, отсюда и сохранилось название гор – «Дятловы». Был этот колдун и предсказатель вроде Дельфийского оракула. Он предсказал, что будет на этих горах построен каменный город. Так оно и случилось в 1221 году – стал город Нижний Новгород пограничной крепостью, это я узнала уже потом из книг.

Подле дятлов и скворцов и жить как-то веселее; и веселее с этих «Дятловых гор» глядеть, как белая вода Оки вливается в желтую Волгу; и каждую весну любоваться ледоходом на реках... Лед часто трескался, и очень громко, на виду у толпы любопытных на берегу. «Река пошла!» – так у нас говорили. Льдины еще плывут, а через бескрайнюю реку буксирный пароход уже тащит паром, полный людей и лошадей.

Переправиться в такие дни через реку с «зимними» извозчиками, разъезжающими по своим деревням вместе с густым конским запахом, было самым любимым весенним приключением. Еще рискованнее – искупаться в мутной ледяной воде половодья. А придет лето – парусная лодка, алебастровые крутые берега Оки. Ежевика и черная смородина...

С Нижегородского Откоса, с высокого, почти отвесного берега реки, по которому напрямик и спуститься трудно, с Верхней Набережной или с Венца, с Гребешка, с самой высокой Часовой горы, где кремль, всегда очень заманчиво глядеть на далекие заливные луга, а весной на разливанное море до самого села Бор, до лесов: керженских, чернораменских, ветлужских – так мы их называли. В половодье, когда переезжали на пароме бескрайние воды со льдом, бьющим о борта баржи, вылезали в грязь и дичь; до лесов идти было еще далеко и страшновато. Мы их «населяли» нестеровскими девицами в черных сарафанах. Белые платки вроспуск на спине. Летом даже сами так повязывались Называлось: «по-татарски». «по-скитски». А в лесах – скиты (маленькие деревянные городки) и игрушки. Скитов уже к тому времени, конечно, не было, а игрушки – семеновские и Городецкие кони, упряжки – привозили оттуда, из-за Волги. зимой на Крещенскую ярмарку в Нижний. Всегда мороз. Всегда иней на Нижнем Базаре – так называлась улица внизу вдоль Волги. Выпряженные лошаденки в белых иголках, от инея пар стоит, кучи сена. И навоза. У мужиков на усах сосульки, а брови, даже ресницы – белые, мохнатые.

Продавали всего много. Крытые холстом прилавки с яркими сладостями, кренделями, желтый или малиновый лимонад в больших графинообразных бутылках... Развал игрушек. Можно выбирать, пока не окоченеешь. Кони, бирюльки, ложки, желтые домики, мельницы... «пестро, красно кругом...».

Вот первые вехи моей жизни. Я была уже художником и в те ранние годы...

В юности любила Врубеля, а еще раньше очень нравился В. Васнецов. Чтобы увидеть его знаменитых «Трех богатырей», тайком от родных уехала в Москву. В моем дневнике тех лет осталась запись: «Ехала, стоя в тамбуре всю ночь. Утром в Москве. Курский вокзал, торгуют ночными фиалками – большая редкость в Н. Новгороде. Очень много народа в трамваях. Извозчики и машины. Третьяковка в этот день закрыта. «Трех богатырей» и «Демона» Врубеля не увидела. Ночевать негде. Вечером уехала обратно».

В 1921 году переехала окончательно в Москву и поступила в Высшие художественные мастерские (ВХУТЕМАС). Училище находилось на Мясницкой, ныне улица Кирова.

За окном – громадные узорные кресты церкви Флора и Лавра, а в мастерских – гипсы, рыцарские латы. Так все было ново, интересно... На подготовительном отделении преподавали Синезубов и Крымов – художники очень различные по своему направлению. А потом – мастерские Федорова и Фалька. В мастерских ВХУТЕМАСа можно было писать целыми днями, пока не стемнеет Учителя же не притесняли, не навязывали свое видение.

А еще многому можно было научиться в галереях – собраниях западной живописи – Морозовской и Щукинской и, конечно, в Третьяковке, особенно в отделе иконописи...

В 30-е годы много работала в Подмосковье. Писала портреты, пейзажи, жанровые сценки. С 1936 года увлеклась работой над иллюстрациями к произведениям любимых мною Лермонтова. Бальзака. Анатоля Франса. Гофмана. Иллюстрации чаще всего исполняла пером и тушью на влажной бумаге.

После окончания ВХУТЕМАСа выступала со своими работами в группе «13». Художники этого объединения стремились в своих работах легко и быстро воспроизводить мимолетное событие, сценку, образ. Беглый набросок утверждался как законченное художественное произведение. Подобный метод в определенной мере развивал зрительную память, обострял и тренировал наблюдательность. Позднее, во время войны, эти навыки во многом помогли мне делать в поездках по «райгородам» беглые рисунки-наброски.

«Любить старинную архитектуру мы стали после издания Грабаря» – так еще в 1912 году сказал Билибин на съезде художников в Петрограде.

В мой «жизненный состав» любовь к старине пришла тоже из издания Грабаря. А потом этому научила война, когда погибали один за другим северные храмы. В Москве я ходила и, если удавалось, ездила по дальним и ближним улицам – рисовала, запоминала, может, впервые, разглядывала шатровые колокольни, причудливые пятиглавки, стены и башни. «Не подвело мои глаза чутье. Сказало им, куда глядеть...»

Война меня застала в Загорске. По воле судьбы я как бы встретилась здесь со своим детством – с городецкой живописью: второй раз влюбилась в ее праздничную нарядность и поняла своей нижегородской памятью, как можно по-иному, не по-вхутемасовски смотреть на все веселыми глазами заволжских кустарей: изображать не натюрморты, а жизнь саму по себе, как она течет и утечет бесследно, если ее не зарисовать...

Наверное, потому, что Лавра так причудливо раскрашена, стоит на горке, на полгорке и под горой в овраге, напоминает Окские и Волжские откосы, она мне нравится больше других старинных городов и монастырей, и я с особым удовольствием рисую ее уже много лет подряд.

...В одном очень давно прочитанном переводном романе одинокая старая женщина накрывала ежедневно на стол приборы всем умершим домочадцам и с ними разговаривала как с живыми. Мне в Загорске тоже хотелось накрывать приборы всем «предкам», дышать тем же воздухом, что и они: и видеть ту же красоту, что была сто, двести, триста лет назад. И в ХVIII веке мог быть ярко-розовый платок на бабе или букет цветов на розовой, как пряник, башне – розовое на розовом; или остановится воз с сеном, где коня совсем и не видно, он вклеился в зеленую охру.

...Надо думать, что в камни Сергиева Посада еще давно «вселился бес (веселый бес) и творил свои мечты». И голубые киоски и вывески не мешают их красоте. Эти две церковки Пятницкого монастыря стоят как сестрички в нарядных платьях: у одной красное, выложенное белой тесьмой, у другой белое с красной домотканой вышивкой...

Лавру видно со всех сторон одинаково интересно. Она как бы на острове среди моря домиков, иногда очень замысловатых, с фундаментами иконно-розового цвета, кирпичи в узор, и узор этот называется интересно, «бегунки», «поребрики». Чердаки красиво вырезаны на снежных крышах. Улицы по оврагам, заборы, огороды. Особенно я люблю разбегающиеся тропки и весь монастырь «вверх ногами» в тихом Келарском пруде. Какой-то «град Китеж» или «остров Буян». Невольно вспомнишь Пушкина, и захочется поблагодарить царевну Лебедь. Может, она все это сделала, заколдовала.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.