А на мальчишек-чистильщиков мы не сердились.
Индия – птица Феникс. Она уже возродилась, она отращивает крылья. Верю, придет такое время, когда все индийские мальчики и девочки будут школьниками. Хитрить им тогда придется только над задачками.
Я ничего уже не помню точно о днях, когда душа моя заметалась, как летучая мышь на свету. От страха и от счастья кинулась она в небо, в лес, в луга, не в силах вместить всего, пугаясь, что на все не хватит любви. Может быть, и разбилась, оглохла, ослепла бы, но на спасение попалась мне тогда луговая морщина, полная дождевой воды.
Вода держала небо, опрокидывала в себя березы, грачей над березами – и не пугала. Ее ложе покоилось на травах, ведь она была луговая вода, вода до большого июньского солнца. Тогда, затаившись, я подсматривал тайны подводной жизни. Эта лужа была домом Лягушонка. Он долго сидел на дне, сливаясь с зеленой травой, но потом догадался: я ему не помеха, всплыл, положил передние лапки на лист конского щавеля и, раздувая мешочки на голове, запел лягушиную свою песенку.
Вот и теперь, шагая через березняк, я устремлялся к каждому просвету. Искал за сотни верст от той земли, за десятки лет от того заветного дня, искал мою лужицу, в которую вмещается весь мир: небо, лес, человек и лягушонок.
Нашел!
Мне встретилась старая, заросшая травой дорога. Дожди залили колеи мелкой ласковой водой.
Я наклонился и увидал – глаза.
Лягушонок!
Мы оба затаились. Но теперь у меня не было времени ждать. Я взял сухую прошлогоднюю травинку и дотронулся до лягушонка. Он не пошевелился. Не выдавал себя, упрямец.
– Здравствуй! – сказал я ему и отступил в лес.
Стены моего сна за ночь стали тонкими, как солома. Мне почудилось: я сижу в свежей копне, а дождик меня уговаривает, перебирает соломинки, шепчет. Только не пойму, чего же он хочет, и, чтобы понять, просыпаюсь.
Серый свет, тростниковые стены. Дождик по-куриному переставляет лапки.
А что нам дождь, когда за дверью Индия! Распахиваю легкую дверь.
Пальма.
Под пальмой – лужа. Лужа нашенская, свинцовая. В луже – мальчик. Тоже ведь нашенский. Смуглый-смуглый, но и сквозь смуглоту видно – посинел. На мальчике веревочка и тряпочка. Меньше одежды никак нельзя придумать. Но – одет. Ловит мальчик в луже своё – креветки.
Иду по пляжу. Пляжные грибки – нашенские, но стоят они на берегу Индийского океана.
Небо серое – океан серый. Волны бродят, как брага. Кипят, кипят. Гудят, словно стоишь на взлетном поле аэродрома, но сквозь гул океанских вздохов слышно – дождик моросит. Застенчивый, нашенский.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.