Когда мы отмахнулись, он сказал:

– Ну ладно, пройдемся еще немного. А если что, вы скажете, что я как раз вербую вас в добровольцы. Смешные у вас полицейские. Вчера гуляем мы с Чарли по лугу, как вдруг подбегает один такой и спрашивает, сколько девочке лет. «Дядя», – сказал я ему и ничего больше. Только «дядя» – и все. Он закашлялся и мгновенно исчез. Умный оказался старик.

Все засмеялись, только мы с Чарли – нет. Она посмотрела на меня, но это был совсем короткий, быстрый взгляд, – она тут же отвернулась, сказав: – Но сейчас нам все же лучше, пожалуй, разойтись. Кузен повернул ее к себе:

– Страх? Неужели ты можешь бояться, когда я с тобой? Она не ответила, и он опять посмотрел на часы.

– Да, друзья, все-таки уже больше половины одиннадцатого. Пора и по домам!

– До половины одиннадцатого еще далеко, – почти прокричал я, так что все на меня оглянулись.

Фенрих поднес часы прямо к моим глазам.

– Это авиационные часы, сын мой; ход их так же точен, как движение звезд...

– Дерьмо это, а не часы! – закричал я. – Единственные верные часы – это на нашей церковной башне!

Друзья мои восторженно заорали, Чарли тупо посмотрела на меня, а ее кузен снисходительно спросил:

– И ты, конечно, можешь увидеть сейчас эти легендарные часы? – Он серьезно поднял глаза к темному небу.

– Я могу, – тихо произнес я и, вытащив свой пистолет, стрельнул в ночь ослепительную ракету.

Скользящей звездой взмыла она к церковной башне, осветила циферблат, стрелки которого показывали двадцать минут одиннадцатого, и, на миг замерев где-то очень высоко, стала медленно падать на землю. И, падая, она как будто писала в небе: предательство – вот что она писала, и любовь – писала она, и Чарли.

Башня, крыши, дома, вход в кафе Кайзера, вся улица лежали в слепящем свете. Передо мной было лицо Чарли. Я видел его так отчетливо, как никогда прежде. Я видел ее пылающие волосы, ее глаза, казавшиеся сейчас совсем черными, ее побелевший от ужаса нос, ее рот, такой сухой, точно его никогда не касались тяжелые капли дождя, точно к нему никогда не прижимались мои губы. Я видел ее лицо последний раз.

Потому что в суде я больше не смотрел на нее. Судья похвалил ее, назвав настоящей немецкой девушкой, так как она все им рассказала. И мне было стыдно.

Прокурор перечислил все: цветы из сада руководителя районного комитета, и мед, и сливки, полученные не по карточкам, и хранение оружия, и подачу сигналов через луг. Он снова пересказал всю историю, но она слышалась совсем по-другому: в ней не было сена из канавы и школьного здания в саду, не было плаща, и солнечного дождя, и слова «следопыт»...

И фенриха похвалил судья – за то, что тот потащил меня в полицию. И директора завода он похвалил – за то, что тот доказал, что я осквернил знамя.

Они предъявили мне длинный счет, завершением которого явилась пущенная в ночное военное небо осветительная ракета. Все вместе составило пять лет каторжной тюрьмы, и это был еще мягкий приговор...

Он плотнее запахнул свою шинель и умолк. Воздух был пропитан теперь влажным дыханием спящих людей. Но в нем все еще висели тонкие нити молочного запаха. Теплее не стало: кафель слишком сильно промерз.

Я расстелил свою шинель, мы легли на нее и уснули.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.