Верное сердце

Через несколько ночей после этого разговора Корбутас принес автомат, а в дополнение к заправленному диску – широкий шерстяной чулок, наполненный патронами, и две гранаты.

– Спасибо, Юлюс! – благодарно проговорил Чепонис. и на его исхудавшем лице впервые за время болезни проступил румянец. – А то я без этого как без рук!

Корбутас молча и серьезно кивнул: дескать, еще бы, – и заторопился:

– Ну, пока! Давай быстрее выздоравливай. Дел у нас до черта!.. И ушел.

Ночных посетителей встречала и провожала мать. За несколько дней она сильно постарела и даже как будто уменьшилась в росте. Альфонсас не знал, когда мать спала. Просидев остаток ночи у его постели, она шла за перегородку в свою комнату, и Альфонсас долго слышал невнятный и жаркий шепот – мать молилась. Потом она закрывала дверь на замок и поднималась на второй этаж, к дочери Оне. Там у нее тоже была забота – родившемуся недавно внуку не хватало молока...

По утрам старый деревянный дом казался гулким и сторожким. Где-то хлопали двери, и звук долго жил в комнате Чепониса. Под окном кто-то прошагал, и хруст снега слышался отчетливо. «Не дом, а фанерный ящик, – решил однажды Чепонис. – в таком в случае чего долго не продержишься...»

От этих наблюдений рождалась смутная тревога и крепкая любовь к автомату, словно был он живым существом. Почему-то покойнее спалось, если он лежал рядом, под одеялом.

Проходил январь. В ноге прекратилась острая, пульсирующая боль; уже можно было пошевелить ступней, и все больше и радостней верилось в благополучный исход беды.

Наступило 24-е число. В это утро Чепонис проснулся рано. В окно еле пробивался рассвет. Он все синел и ширился, и от большой тишины, какая бывает обычно на заре, в ушах Чепониса не проходил тонкий звон. Повернув голову на подушке. Альфонсас разглядывал морозные узоры на окне. На самом широком верхнем стекле с поразительным мастерством был изображен лес, а на опушке с луком в руках, в разрисованной гарусом шубе стоял богатырь и вглядывался в даль... Когда из-за крыш соседних домов выкатилось солнце, узоры на стекле брызнули таким ярким алмазным светом, что Чепонис засмеялся вслух и закашлялся. Кашель бил его долго, и, когда он снова взглянул на окно, по стеклам тянулись только длинные потеки: солнце растопило морозную сказку...

– Сынок... они приехали!

Альфонсас не заметил, как подошла мать. Он увидел ее глаза, округлившиеся, наполненные мольбой и жалобой, и мгновенно понял, о чем говорила мать. Он понял также, что со смиренным ужасом, не оставлявшим ее ни на секунду, мать ждала этого «приезда их» на протяжении всех восемнадцати дней, что провел он дома после ранения... Альфонсас уперся локтями в подушку, дрогнул лицом от боли и, подождав секунду, опустил на пол здоровую ногу. От кровати до окна было четыре шага, и Альфонсас преодолел их, прыгая на одной ноге, как при игре в недавнем детстве.

Да. «Они» приехали. На улице виднелись крытые грузовики. Из кузовов выскакивали жандармы и. наклоняясь, бежали во двор, стороной огибая дом. «Окружают», – догадался Чепонис и обернулся к матери:

– Ну... мамуся моя. Ты иди наверх, к Онуте. А меня закрой на ключ. Я останусь тут один... Ну, иди же, мама. Скорей!..

Пружина в замке наружных дверей пела протяжно и нудно, с мороза, должно быть, а потом все стихло, и каждый миг времени тянулся нескончаемо долго, как год в потемках... «Может, они не за мной?» – вдруг обожгла мысль. Чепонис все еще стоял близ окна, прислонившись к стене, но глядел на двери. Они вели в кухню, а там были еще одни двери, последние, запертые матерью. «Почему же так тихо? Значит, не за мной? Может, все обойдется?»

И тогда раздался резкий стук, но Альфонсас не пошевелился. Ему понадобилась еще минута времени, чтобы из сердца окончательно улетучилась глупая надежда и рожденное ею то чувство, которое он ненавидел в себе и в других, – страх...

Повторный стук в двери уничтожил все разом: и надежду, что «все может обойтись», и этот холодный и противный, как мерзкое насекомое, страх... Осторожно, придерживая рукой больную ногу, Чепонис добрался до кровати и бережно вытащил из-под одеяла автомат. Он был теплый, и Альфонсас любовно погладил ладонью его тупоносое рыльце. А за дверью в это время стихли, и вдруг она гулко крякнула – видно, ее ломали напором тел.

– Ага! – произнес Чепонис – Это правильно! Так будет лучше для нас всех!..

Он отложил автомат и достал из-под подушки гранату. Это была маленькая, не больше гусиного яйца, знаменитая русская «лимонка» с нарезным стальным корпусом. Выдернув предохранительное кольцо и зажав чеку. Альфонсас не спеша достиг порога кухни. Наружная дверь тряслась и содрогалась; слышалась брань на немецком языке.

«Ну! – мысленно крикнул Чепонис – Скорей!» И дверь подчинилась. Створки ее распахнулись с какой-то охотной торопливостью, и в кухню ввалилась ватага красномордых чужих людей. Округлым, почти мягким движением руки Чепонис бросил им под ноги гранату, а сам отступил за дверной косяк. Он слышал, как граната грузно ударилась о пол и покатилась, размеренно стуча гранями нарезов: как истошно жандармы крикнули: «Гранатен!» – и затопали коваными сапогами.

Отрывисто-сухой взрыв встряхнул дом. Будто огромными горячими ладонями воздух плотной струей ударил в уши Чепониса. и он инстинктивно опустился на пол. Из кухни в комнату живой глыбой хлынул тяжелый желтый дым, а со двора – какой-то квохчущий, задушенный вопль.