Верное сердце

К железнодорожному полотну подошли тихо, гуськом. Передний – Штарас – то и дело останавливался и поднимал над головой автомат. И тогда задние замирали в том положении, как их заставал этот сигнал. Но на путях было спокойно.

...Если ты хорошо умеешь делать то, что тебе положено, сердце не остается безучастным к жизни, в нем поселяется тогда радость. И можно долго-долго прожить наедине с этим счастьем, если ты влюблен в свой большой или малый труд.

Так было и с Чепонисом. Он умел хорошо и быстро укладывать толовые шашки под рельсы, и, хотя его работа была связана с разрушением, он все-таки радовался: то, что он делал, шлр на пользу Родине.

Уже после того, как все было готово на линии и в лесу выбрано место для укрытия, Чепонис попросил Штараса:

– Разреши мне сходить на дорогу.

– Забыл что-нибудь?

– Да нет... Проверю еще разок.

Рядом с тем местом, где безобидные на вид кусочки тола затаили страшную силу огня и разрушения, Чепонис присел на колени, потом приник ухом к жгуче холодному рельсу. «Гудят, гады». – подумал он и тут же впервые за время войны с удивлением понял, что все существующее в мире – и живое и мертвое – разделено теперь на две категории: свое и вражеское, а значит, хорошее и плохое. Собственно, в родной стране все числилось своим, но то, что было захвачено врагом и служило ему, вызывало в Чепонисе вражду и ненависть. Например, эти рельсы. Они «работали» на врага, и он ненавидел их за это и хотел, чтобы их не существовало вовсе. А вот лес совсем другое. Лес оставался родным и любимым, потому что продолжал быть верным другом тем, кто боролся против фашистов, и одним своим видом нагонял на врагов страх. Недаром гитлеровцы остервенело вырубают его по краям дорог, да только ни черта у них не получится!

Подойдя к товарищам, Чепонис сообщил:

– Гудят, гады!

– Кто? – не поняли его.

– Рельсы. Состав движется. Осталось, может, километров пять...

– В укрытие! – приказал Штарас

Но ждать пришлось долго. Вокруг по-прежнему было тихо, мглисто и немного тревожно. Оттого, что сидели без движения, коченели руки и ноги.

– Наверно... не пойдет нынче... сволочь! – невнятно, еле двигая застывшими губами проговорил Корбутас.

– Пойдет! – прошептал Чепонис – Обязательно пойдет.

А состав был уже близко. Он был слеп, велик и двигался замедленно, крадучись, как вор на чужом дворе.

И вот в лес ворвался грохот обвала. Озаренные ядовито-зеленым светом кроны сосен пугливо отряхнули снег: в воздухе что-то заскрежетало, заухало, засвистело, и, прижавшись к желанной в таких случаях земле, четверо комсомольцев изо всех сил закричали что-то смелое, радостное, призывное...

Большая удача после огромного, опасного труда всегда сообщает людям какую-то душевную доброту и беспечность. Так уж, видно, заведено на свете, а в войну это неминуемо приводит к беде.

Под светлеющим небом друзья возвращались в город. У Корбутаса – он был хозяйственный малый – оказался большой ломоть хлеба. Мякиш его замерз, и разрезать хлеб было трудно.