— Ми-итька! — кричала женщина и вдруг торопливой бранью выкрикнула, словно задохнулась злостью. — Где ты, поганец, пропадал! Иди щас домой I

Дождь надвинулся и зашумел. В комнате посветлело от белого ливня, похожего на град, и чудилось, будто занималось утро. В этих утренних сумерках на столе чернели душистые, багрово-бархатистые пионы. Глухо и напряженно гудела крыша, земля, тротуары, но и в этом неумолчном шуме и грохоте слышалось, как хлестала с угла дома на дорожку бешеная, пенная струя воды. Торжественные гимны гремели над городом — взвивались строгоголосые скрипки, и звуки их рушились вдруг, и тяжелая поступь труб и барабанов сменяла их... Но уже не с шумом, а с неукротимым, диким ревом рухнул вдруг белый ливень на потерянную из глаз землю, и в ревущем, бешено-грозном потоке оглохло все.

В комнату вернулся с террасы Саша и, неуслышанный, остановился возле двери. Длинный и худой, в старых полосатых брюках и резиновых сапогах, он с нетерпением глядел на товарища, и в глазах его, возбужденных и каких-то кричащих, таилась тоска.

Сергей улыбнулся ему и кивнул ободряюще.

— Как твой Чарли? — крикнул он. — Успокоился? Дурак он у тебя. — ' Чего ж ты хотел? — отозвался Саша. — Молодой. Привыкнет. Сергей с сочувствием и жалостью смотрел в задумчивости на Сашу, слушая ливень, как слушают музыку. А Рита сидела спиной к ним и ушла мысленно туда, на улицу, в белесый хаос, на оловянную плывущую мостовую, под низвергающиеся водопады, под взбешенную мощную струю воды, неслышно и бесшумно уже хлещущую с крыш, в сторону от дома, на кусты отцветшей сирени. И ничто не тревожило ее в эти минуты, ни о чем она не думала, не жалела, ничему не радовалась, потому что то, что она видела сейчас за окном и слышала, казалось ей выше всех сожалений и радостей, тревог и сомнений, — земля, иссушенная солнцем, принимала влагу, нарождалась новая какая-то и неведомая жизнь там, в этом белом хаосе брызг, утолялась жажда, и Рита чувствовала себя участницей чего-то извечного, необъяснимо-понятного и великого, как сама жизнь, и пребывала в оцепенении, в летаргии, во власти этой бешеной страсти жизни. И она вздрогнула, когда услышала голос и всхлип.

— Дождь, — говорила ей девочка, — мама! А на скамейке...

— Что? — спросила Рита и засмеялась от неожиданности. — Что? Ах ты, маленькая! Как ты меня напугала! Куклу оставила?

У девочки были опухшие, слюдяные глаза и багровые губы, которые волновались в сдерживаемых рыданиях.

— Не куклу, — ответила Иришка, судорожно сжимая губы. — Совсем не куклу...

К виску ее прилипла прядка потемневших, потных волос. Сергей смотрел на нее с тягостью в сердце, с виною в глазах и смущением и успокаивал себя, полагая, что ей, конечно, не больше трех лет... Конечно, не больше... Ну, три с половиной... Да нет, не будет... Года три или что-то около. Симпатичная девочка! Таких рисуют обычно... такие вот щеки, глаза и рот. Симпатичная девочка!

А Рита спросила у нее, обнимая и целуя:

— А где же бабушка?

— Я... колпачки, — сказала Иришка и заплакала. — Колпачки летающие... Валя пришел и говорит...

— Ну, правильно, маленькая моя, все верно, — говорила Рита, смеясь и прижимая к щеке горячее, мокрое лицо дочери. — Валя пришел и говорит: давай играть в колпачки, да? Все правильно... А бабушка где? — спросила она опять. — Ну, успокойся, ну, вытри скорей слезы. Ну разве так можно плакать? Ну? Вон на тебя дядя смотрит. Ну?.. А какой такой Валя?

— Бабушка в сад пошла, — сказала Иришка.

— Под дождь?

— Под клеенкой она пошла, под синей.

— А Валя-то приходил, это Гордеев, что ль? — спросила Рита.

— Ага, Гордеев.

— Играли вы с ним?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.