Парни в неярких, болотного цвета куртках глядят на Васю, и нет в глазах той усмешки, увидеть которую так боялся, другое в глазах, доброе и светлое: мол, чего же ты, бери в руки молоток, раз приехал... Но никто не скажет этого, искоса поглядывают на бригадира, дожидаются. Ему первое слово. А тот мешкает, руки отчего-то делаются суетливыми и долго не найдут застежку на куртке, но все ж подходит к Васе, русоголовый, невысокого роста, неказистый с виду, жидковатый даже, однако ж знает Вася, неказистость эта обманчива, проворен бригадир, не угнаться за ним. Подходит, спрашивает, сминая в руках хворостину:

— Приехал?

— А-га. — отвечает и видит в глазах у бригадира то же самое, что и у парней, и разом светлеет на душе, но еще долго не поймет, почему встречают его так, без опаски. Уж много позже узнает, что его отъезд вызвал в бригаде разные разговоры, которые по прошествии времени свелись к тому, что зря отпустили парня без кривины в душе, не отпускать надо было, а подсобить разобраться... В зачине того разговора стояло слово бригадира, он пуще других и винил себя.

— Раз приехал, становись к работе...

А работа непривычная, к концу дня умаялся Вася — спины не разогнешь, пришел в общежитие, сил только и хватило, чтоб раздеться, упал на кровать: стояла, неразобранная, будто дожидаясь. Уж потом узнал, так и было: никого не брали в бригаду, верили, вернется...

Вася поет, а рядом бригада, не вся, конечно, вся в вагончике не поместится, но и те, кто стоит на крылечке, хорошо слышат, и глаза у них грустные, и жалко им бродягу, который вернулся домой, а отца уж нету, и брата нету... Но вот Вася замолкает, бригадир, помешкав, берету него баян, бережно ставит в угол.

Мало-помалу грусть, навеянная Васиной песней, отступает, в вагончике делается шумно, толкуют о работе, о том, что шпал осталось смены на три, а дальше что... Опять ждать, когда завод-изготовитель отправит? Выходит, придется сидеть без дела и маяться, что нечем занять себя? Впрочем, нынче, кажется, не станут маяться. С неделю назад девчоночка приехала из Иркутска, легкая, стройная, румяноликая, а глаза... И что за глаза!.. Вася к женскому полу небольно-то... Может, тут природная стеснительность виновата, а может, другое что-то — сразу и не скажешь. Но было, обижали Васю девушки, случалось, и говорили, посмеиваясь: нескладный какой-то, под руку возьмет, а ты бойся, как бы синяков не наставил, да и слова от него путного не услышишь, одно и есть — поет хорошо... Не раз слышал это и на армейской службе, которую провел в Забайкалье, и в родной деревне. Вот и охладел к женскому полу.

Но нынче поменялось в нем что-то, в душе его, и к девчоночке той, румяноликой, уж так-то потянулось сердце, все норовит встретиться с нею, а спать ложась, прикидывает, как бы завтра словчить сбегать в клуб, где пристроилась девчоночка, поглядеть на нее. Чудно, однако ж... Минуты не посидит спокойно, все хлопочет о чем-то, в бригаду зачастила, с начальством, случается, что и поспорит. Поначалу Вася не мог понять, чего ей надобно, уж потом узнал: окончила институт культуры и приехала сюда по назначению, вроде бы самодеятельный театр собирается создавать. И впрямь театр...

Вчера пришла в бригаду, позвала всех в вагончик: так, мол, и так, будем ставить спектакль, я и пьесу подобрала, и роли выписала на отдельные листочки, вам остается разучить их... И начала раздавать эти самые листочки. Васе достался разлинованный, длинный, из бухгалтерской книги. Прочитал этот листочек, но так ничего и не понял. А может, не старался понять?.. Не то интересно, что там написано, а то, что побывал он в руках у девчоночки. Странно все-таки: никогда Вася не испытывал этого вот, которое нынче, томительного чувства, вроде и грустно, и вместе радостно, и плакать хочется, и смеяться... Расскажи кому, не поверят. То и обидно, что не поверят. Кажется ему, ребята не умеют увидеть в нем чего-то важного, а не то почему бы говорят, случается: «А что Вася? Вася весь тут, на ладошке...» Ой ли? А может, нет? Может, есть в нем еще что-то, о чем парни и не догадываются? Во всяком случае, самому-то хотелось бы, чтоб так было. Поэтому порою и сделает серьезное лицо, и задумается надолго, и на вопросы отвечает невпопад. Но надолго Васю не хватает. Помается и опять сделается прежним, участливым к чужой напасти, без малой утайки в душе.

— А что, не пора ли за дело? Это бригадир, конечно... Парни подымаются со своих мест, а вместе с ними и Вася.

идут из вагончика. И снова начинается работа, которая по первости казалась нудною, а теперь привык к ней, и уж исполняет без напряжения, и даже успевает подумать о чем-то другом, не о работе. К примеру, о том, что приятно жить на Байкале. Вон и в деревне, когда приехал, дружки-приятели из тех, кто еще оставался на отчине, спрашивали:

— И что это за чудо такое — Байкал?..

Вася не умел ответить, может, тогда еще не успел разглядеть того, что окружало, все дела, дела... Может, и так. И потому Вася лишь пожимал плечами, брал в руки баян, и очень скоро над примолкшей деревней взнималась песня про славное сибирское море, и дружки-приятели подсаживались поближе и старались подсобить...

Так и было. Но если бы нынче Вася очутился в родной деревне, ему было бы о чем рассказать, и вовсе не потому, что стал чаще ходить на берег Байкала, как раз этого и не скажешь, и нынче времени в обрез, а только появилось в душе что-то, и уж нет прежней опаски, когда случалось бродить по прибрежной тайге: а не дай-то бог заплутать, пропадешь... Верно, что нет той опаски, а есть другое, когда все, что окружает, не кажется лютою глухоманью, где даже малая травка пугает своею зеленоватою ершистостью и когда при случае в голове выстраивается привычное: а вот у нас... нет, у нас лучше... Иное нынче в голове, и уж про прибрежную тайгу с ее звериными тропами да с гудящими деревьями, сквозь ветви которых не во всякую пору пробьется и жаркое июльское солнце, не скажет, что она чужая, а коль спросят про нее, много чего поведает, и не всегда о том лишь, что знает, а еще и о том, что услышал.

Вася не помнит, когда произошла с ним эта перемена, однако ж догадывается, что случилось такое не в одночасье, а копилось помаленьку, исподволь. Однажды шел по тенистому, сплошь заросшему ивовыми кустами и легким, изжелта-серым березнячком берегу горной речки, глядь, вода какая-то непривычная, маслянистая, а была другая, искристая, зеленоватая, и камушки на дне разглядишь в любую погоду, хотя б и в ненастье. Нагнулся, зачерпнул ладошкою... Холодна, как и прежде, но привкус не тот, вроде бы бензином шибает. И точно, бензином, уж потом узнал, как пришел в поселок. Оказалось, на прошлой неделе поставили склад горюче-смазочных материалов едва ли не у самой речки. Больно сделалось на сердце, он — к бригадиру, так, мол, и так. И к начальнику тоже... Сроду не был настырным, а тут привелось-таки...

Может, в ту пору, когда бегал по инстанциям с парнями из бригады, и случилась в Васиной душе перемена. А может, и не тогда, а чуть позже... Помнится, повстречался в тайге со стариком эвенком, с виду вроде бы веселый, бойкий, а глаза грустные.

— Скажи-ка, друга, и чего тебе в тайге надо?

— А ничего, — ответил Вася. — Гуляю.

Оживился старик, сказывать начал про себя да про родичей, которые искони живут на этой земле. И про тревогу свою тоже поведал:

— Людей шибко много в тайге, машины бегают, шумят — ой-ё-ёй... Зверь боится, уходит. А когда зверя не будет, чего звенку делать? Худо, однако...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.