«В наше время надобно мертвых ставить на ноги, чтобы напугать и усовестить живую наглость и отучить от нее ротозеев, которые ей дивлятся с коленопреклонением».

Князь П. А. Вяземский

Этот красавец особняк XVIII века, этот портал с колоннами на заснеженной взгорке я узнал сразу, как только автобус свернул к деревне. Так вот оно — пристанище гражданина мира — автора «Писем русского путешественника», вот она — обитель творца «Истории государства Российского»!.. Примерно так; в духе карамзинистов, ликовал я, предвкушая встречу с домом, где блаженной памяти Николай Михайлович Карамзин более десяти лет корпел над летописями и преданиями, слеп над календарями и манускриптами, свершая свой «подвиг честного человека» — из немоты воскрешая нашу Историю. «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом, — писал Пушкин. — Несколько времени в обществе ни о чем ином не говорили...»

Однако еще в автобусе меня предупредили и аншлаг у ворот усадьбы подтвердил, что «на территорию Дома отдыха вход запрещен». Но, согласитесь, быть у самой воды и не напиться — обидно. Будка вахтера была пуста, и оставалось пойти наудачу в обход забора. А он был хорош: выше двух метров, глухой, железобетонный, без всякого намека на щели.

Пока шел, вспомнил другой, очень похожий забор — вокруг пионерлагеря — тоже на месте усадьбы XVIII века, куда наезжал в свое время Александр Васильевич Суворов и где, по преданию, посадил он молодой дубок. Нынешней раскидистый гигант, дуб этот был свидетелем, как постепенно без пригляда рушилась родовая каменная часовня, как в последние годы заселили усадьбу новые шумные жильцы, как заасфальтировали старую липовую аллею, обнесли все новым забором, повесив по одну его сторону большой транспарант: «Играйте же, дети, резвитесь на воле!», а по другую — почти такое же, как в Остафьеве, предупреждение: «Во избежание инфекционных контактов посторонним вход запрещен!» И хотя пионеров зимой там быть не могло, проникая на территорию, помню, чувствовал себя не только посторонним, но чуть ли не нарушителем госграницы. Такова магия всякого запрета... Забор оборвался над заводью остафьевского прудика, и по льду я перешел на другой берег, туда, где среди замшелых, толстых стволов шпилем высился обелиск В. А. Жуковскому, а под самыми окнами блестели глянцево четырехгранники красного гранита с золотым тиснением: «Н. М. Карамзину» и «Князю П.А.Вяземскому». Чуть поодаль черная колонна с бюстом сенатора П. П. Вяземского, а в конце аллеи, почти над прудом скромный обелиск А. С. Пушкина с надписью на постаменте: «Он жил средь нас...»

Эту аллею Пушкин назвал «Русским Парнасом», и недаром: кто из поэтов той поры не хаживал под сенью лип старинных (на много строк одних перечислений — и все какие имена)? Давно здесь не Парнас, а пантеон...

Обойдя «карамзинскую» березовую рощу, возвращаюсь, вдохнув, кажется, того спокойствия, какое должен был ощущать историк после своих ежеутренних прогулок — перед тем, как засесть за рукопись. «Остафьево достопамятно для моего сердца: там мы наслаждались всей приятностью жизни, — подтверждает надпись на памятнике Карамзину. — Там текли средние, едва ли не лучшие лета моего века, посвященные семейству, трудам и чувствам общего доброжелательства, в тишине страстей мятежных...»

Насчет тишины страстей мятежных — это как? Да, он жил тут отрешенно, посещения докучали ему. Лишь самые близкие рисковали его навещать: Дмитриев, Жуковский, Пушкин (дядя). Да и с ними общение было затруднено. И. И. Дмитриев свидетельствовал (почти обиженно): «Ни об чем не мог думать, ни об чем не мог говорить, ничего не мог понимать, — кроме предмета своих занятий. Спал и видел только его, во сне и наяву». М. П. Погодин — один из первых биографов Карамзина — и через 39 лет, войдя в комнатку на втором этаже остафьевского особняка, словно бы увидел, как историк «в тиши уединенья читал, писал, тосковал, радовался, утешался своими открытиями, куда приносились к нему любезные тени Несторов, Сергиев, Сильверстов, Аврамиев, где он беседовал с ними, спрашивал о судьбах отечества, слушал внутренним слухом вечерний их голос и передавал откровения златыми устами своими». И снова Дмитриев: «Я видел Карамзина в этом виде: с подъятыми перстами и с пламенем в очах».

«Ни о чем ином... Только его — во сне и наяву»...

Но довольно, пора возвращаться из первой трети XIX в последнюю четверть XX... От ворот мне навстречу уже спешил вахтер-привратник в окружении дворовых псов. («Ну и занес же черт в Остафьево, хоть сам нашептывал: оставь его!» — мелькнуло в голове.) Путь к отступлению был отрезан.

— Ну вот, слава богу, нашелся человек! — улыбался дедок. — А то мне звонят, кто-то, мол, ходит по территории, все ходит и смотрит... Так что придется вам зайти к директору.

Я спросил: как его найти и чей же здесь дом отдыха? Оказалось, ХОЗУ Совета Министров СССР.

Директор был строг, но справедлив (видно, процедура выдворения незваных гостей для него дело привычное), посмотрев удостоверение, молвил:

— Журналисты, знаю, народ въедливый: порой в такие места проникают, куда другому просто не попасть. Это они молодцы, — и, заметив мою улыбку, добавил: — Нет, сюда-то лучше не надо, ни к чему. А вас, собственно, что интересует конкретно? История? Ну что ж, когда-то тут князья, графы жили, а после революции здесь дом отдыха. Так что история самая обычная...

Так кто же был строителем и первым владельцем остафьевского имения? Энциклопедии сообщают скупо: князь Андрей Иванович Вяземский, наместник нижегородский и пензенский, тайный советник и сенатор, отец поэта П. Вяземского. И далее следуют статьи о сыне и внуке, а о нем больше ничего. Что ж, быть отцом поэта — не так уж мало. Потому и хотелось узнать некоторые подробности.

Вообще-то род князей Вяземских восходит по прямой к Владимиру Мономаху. Кого только не было в нем за восемь веков! Здесь и Андрей — Длинная Рука, получивший в удел Вязьму и давший имя роду, — погиб на Калке в 1224 году. И опричник Афанасий — «келарь» карающей братии Иоанна IV, не избежавший участи многих любимчиков грозного царя — умер под пыткой в 1570-м. И Никифор — наставник царевича Алексея Петровича, за что и поплатился головой в 1718-м...

История государства Российского... На какой странице ни раскрой — всюду кровь, кровь, кровь. Герои, палачи или их жертвы... Впрочем, такова при беглом взгляде история любой державы.

Возвращаясь к Андрею Вяземскому, отметим не только успехи его в службе, но и страсть к книгам — в собранной им библиотеке пять тысяч томов. Среди его приятелей немало литераторов, но особенно близки двое, ставшие на стыке веков законодателями литературного вкуса: Иван Дмитриев и Николай Карамзин. Чаще других они бывали в его столичном доме и позже в первопрестольной.

Еще не родились сыновья, чье поколение громко заявит о себе, заполнив своими именами столбцы энциклопедий, те, что, с юности впитав либерализм отцов, наполнят его бунтарством своего века. Декабристы и поэты — вот цвет грядущего дворянства...

Но пока сами отцы еще молоды. Вольтер, дружеское общение у камина и европейское масонство (тогда еще далекое от терроризма, напротив — гуманнейший путь усовершенствования мира) — вот круг их бытия. Служба Отечеству и частная жизнь — все неразрывно переплелось: победы над османской Портою, проигрыши за ломберным столом...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.