«... – мотнул головой и, нагибаясь, переламываясь надвое, сжал подвернувшуюся неловко Аксиньину ногу:

– Аксютка, горлинка моя!..»

Все сошлось, перехлестнулось, переплелось в этой фразе – боль и страх, потаенная нежность, смерть и жизнь, кровь и ласка, прошлое и завтрашнее, сама их невообразимая любовь...»

Художник, способный написать такое, с полным основанием мог обратиться к собратьям по перу: «Слово, добываемое писателем из недр могучего русского языка, каждый раз должно быть тем единственным словом, которое безошибочно находит путь к сердцу читателя».

И вместе с тем как часто в обращении Шолохова к молодым, в его письмах к своим литературным корреспондентам звучит предостережение: не балуйте со словом! Не балуйте – это как заряженное ружье...

Это было в середине тридцатых годов. Один молодой газетчик, некто К., был послан редакцией окружной газеты в станицу Вешенскую, в шолоховские края, – посмотреть, каковы настроения казачества в связи с появлением в печати проекта новой Конституции СССР. Надо сказать, что и среди наших газетчиков встречаются свои «борзописцы», работающие по рецепту: за вкус не ручаюсь, но горячо сделаю. Им бы только «прогреметь», из любой ситуации извлечь скандальчик.

Вот и К. свой краткосрочный «набег» на Вешенскую постарался превратить в сенсацию: написал разоблачительную корреспонденцию, утверждавшую, что вешенцы «не хотят с большевистской оперативностью работать над тем, чтобы вовлечь широкие массы трудового казачества в деловое обсуждение проекта Конституции»...

Рассказавший много лет спустя об этом случае старый журналист А. Станицын-Попов вспоминал (в журнале «Дон»), что появление в окружной газете такого «разоблачения» было подобно разорвавшейся бомбе. И последствия могли быть для некоторых вешенцев весьма трагичными. Шутка ли, в стране такая напряженная политическая обстановка, а на казачьем Дону находятся люди, которые не хотят, мешают трудовым людям изучать проект новой Конституции...

Закрутилась-завертелась опасная история. Вешенские райкомовцы прислали в окружком разгневанную телеграмму-опровержение, составленную, как видно, вгорячах, а потому и начиненную весьма сильными выражениями в адрес автора корреспонденции. Грубый тон телеграммы только усугубил положение: на экстренном совещании, куда были вызваны и вешенцы, теперь рассматривали не только вопрос об отношении к проекту Конституции, но еще и факт оскорбления сотрудника газеты. Одно напласталось на другое, важное перемешалось с пустяковым...

Кто знает, как бы повернулось все это для вешенцев, не будь средь них Шолохова, который был членом окружкома.

Когда страсти на совещании достигли своего предельного накала, писатель, до этого молча и сосредоточенно слушавший, попросил слова. Мудро, отрезвляюще прозвучал в той разгоряченной атмосфере его как всегда спокойный голос, чуть глуховатый и раздумчивый (Шолохова невозможно было представить раздраженным, крикливым)...

– Беда в том, – сказал Шолохов, – что газетчик К. во время своего «напета» на Вешенскую заглянул только в какую-то канцелярию, где и получил сведения насчет «неизучения». Между тем газеты с проектом Конституции самым внимательнейшим образом читались там, где в эту пору были почти все местные труженики, – в степи, на полевых станах. Где полным ходом шла косовица, заготовка кормов, прополка всходов. Вечерами, собравшись у костра, колхозники горячо обсуждали все то новое, что нес им главный закон народной жизни... Вот с ними-то и следовало бы побеседовать газетчику, на полевые станы заглянуть! Да где там, он спешил, потому и сочинил свою «сенсацию» с помощью одних только отрицательных глаголов: не разъясняют, не способствуют, не хотят... Они так и прыгали из каждой строчки его статьи!

Так говорил Шолохов, и после его речи в обсуждении «дела вешенцев» на окружкоме произошел заметный перелом. Разговор как-то сразу вошел в деловое, по-настоящему партийное русло. Навет от райкомовцев отвели. Шолохову тогда были признательны не только непосредственно причастные к этой истории, но и все, кто понимал, что значит написать так, как написал К. в газетной корреспонденции о людях...

Прежде чем вернуться к себе в Вешенскую. Шолохов заглянул в редакцию газеты, по душам поговорил с братьями-журналистами, уже в неофициальной обстановке рассказал о жизни вешенцев. Прощаясь, пригласил: «Приезжайте в Вешенскую в любую пору, хоть в ночь-полночь». И смеясь: «Только вот К. не присылайте. А пошлете, все равно не пустим, разведем на Дону наш наплавной мост, отрежем путь...»

Пожимая руки товарищам, дошел Шолохов и до К., который был здесь же. крайне удрученный и даже напуганный таким оборотом дела. Глянув в его мрачное лицо. Шолохов спросил негромко: «Обиделся, казак? Не надо, не обижайся, пошутил я... насчет моста. А о глаголах совершенно серьезно: если пишешь, так учись управлять ими как следует!»

И это было так похоже на то, что однажды он сказал: слово литератора всегда должно быть словом честным...

3. Молод навсегда

Хорошо бы шолоховским произведениям в школьных учебниках предпосылать справку, которая начиналась бы словами: «Михаил Шолохов принялся за свой «Тихий Дон», когда ему было всего двадцать лет...» Чтобы эта фраза врезалась а память каждого мальчишки. Чтобы, когда он проснется на заре в день своего двадцатилетия, самой первой его мыслью было: «А мой «Тихий Дон»? А мое великое дело, которое дается только в молодости, которое нельзя откладывать ни на час?..»

Нужно было быть Шолоховым, чтобы, однажды сказав себе: «Мы все вместе и каждый из нас отдельно должен быть совестью народа», – идти избранным путем до конца.

Удивительной магией обладают его книги: в них всегда открывается мысль о современном, о настоящем. Какие бы небывало новые темы ни занимали сегодня литературу, оказывается, что у Шолохова уже было нечто подобное.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.