В 1921 году Владислав Ходасевич написал небольшое стихотворение:

Лэди долго руки мыла,
Лэди крепко руки терла.
Эта лэди не забыла
Окровавленного горла.
Лэди, лэди! Вы как птица
Бьетесь на бессонном ложе.
Триста лет уж вам не спится —
Мне лет шесть не спится тоже.

Когда год спустя стихотворение вошло в четвертую книгу поэта «Тяжелая лира», один из бывших московских учеников Ходасевича отыскал в этих строках контрреволюционный смысл. Но даже простая арифметика опровергала бдительного ученика: в 1915 году ни революции, ни контрреволюции не было.

Эти стихи потрясают меня уже больше сорока лет, с тех самых пор, когда в подвале Литинститута, где жили студенты, мне их прочел мой сокурсник поэт Н. Коржавин. Однако я никогда не задумывался, что же, собственно, случилось с автором, отчего его мучает бессонница. Уже тогда я понимал, что поэт всегда говорит ровно столько, сколько он хочет, и, если бы он хотел нам рассказать, чем вызвано его отчаяние, он бы рассказал. Впрочем, стихотворение настолько органично, что так же, как жизнь, не нуждается ни в каких подробностях и послесловиях.

Чем были вызваны стихи о леди Макбет, я узнал лишь много лет спустя, когда прочел в предсмертном сборнике Владислава Ходасевича «Некрополь» главу «Муни», посвященную ближайшему другу поэта. Вот как она заканчивалась:

«Однажды осенью 1911 года, в дурную полосу жизни, я зашел к своему брату. Дома никого не было. Доставая коробочку с перьями, я выдвинул ящик письменного стола и первое, что мне попалось на глаза, был револьвер. Искушение было велико. Я, не отходя от стола, позвонил к Муни по телефону:

— Приезжай сейчас же. Буду ждать двадцать минут, больше не смогу.

Муни приехал.

В одном из писем с войны он писал мне: «Я слишком часто чувствую себя так, как — помнишь? — ты в пустой квартире у Михаила».

Тот случай, конечно, он вспомнил и умирая: «наше» не забывалось. Муни находился у сослуживца. Сослуживца вызвали по какому-то делу. Оставшись один, Муни взял из чужого письменного стола револьвер и выстрелил себе в правый висок. Через сорок минут он умер».

Ходасевич не мог спасти друга: он был в Москве, а друг застрелился в Минске. Но чувство вины, которое никогда не оставляет истинного поэта, как видим, жгло его долгие годы.

Отрывок написан отличной прозой; Ходасевич вообще замечательный прозаик. В этом легко убедиться, почитав написанную им биографию Державина. Недавно она вышла сразу в двух издательствах — «Книга» и «Мысль». И все-таки стихотворение о леди Макбет не нуждается ни в каких, пусть даже великолепных объяснениях. Как ни трагично случившееся, эти восемь строк вмещают не только его. Они вмещают еще и наше сопереживание. Словом, стихотворение не только шире и глубже события, оно объемнее чувства вины и отчаяния, овладевших автором. И поэтому стихотворение можно отнести к вершинам русской поэзии.

В последние годы в нашу литературу возвращено немало славных имен. Мне кажется, что среди возвращенных поэтов Ходасевич наиболее крупный, но я не уверен, что он станет самым любимым. Он поэт не простой, хотя в нем нет ни загадки, ни зауми. Более того, заумь Ходасевич откровенно презирал:

Заумно, может быть, поет
Лишь ангел, богу предстоящий, —
Да бога не узревший скот
Мычит заумно и ревет...

(Это стихотворение, написанное уже в эмиграции, обидело сразу двух поэтов — в Праге Цветаеву и в Москве Пастернака. Что ж, Ходасевич достаточно часто был несправедлив!)

Сложность Ходасевича в другом — в трудности его восприятия, потому что его поэзия мрачна, нетерпима, ирония едка, как щелочь, а его отчаяние безысходно. По сравнению с Ходасевичем даже самый печальный из наших классиков Баратынский кажется солнечным и лучезарным.

Вот стихотворение из «Европейской ночи». «AN MARIECHEN»

Зачем ты за пивною стойкой?
Пристала ли тебе она?
Здесь нужно быть девицей бойкой,
Ты нездорова и бледна.

Казалось бы, такую девушку стоит пожалеть, может быть, поскорбеть над ее судьбой. Ведь вся русская литература всегда была на стороне униженных и оскорбленных и даже находила в их судьбе свою поэзию. Но в Ходасевиче убогая жизнь трактирщицы возбуждает лишь ужас и гнев: на его взгляд, ей, чем стоять за стойкой, лучше уж

Лежать бы в платьице измятом
Одной, в березняке густом,
И нож под левым, лиловатым,
Еще девическим соском.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.