Нет одиночества ужасней, чем одиночество в чужой стране, которое кажется Ходасевичу адом.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами... — то есть некому вести поэта по этому аду.

Горькая ирония разъедает Ходасевича. Всему, что он видит, с чем сталкивается, он заранее твердит: нет! Даже всеобщий тогдашний кумир Чарли Чаплин бесит поэта:

Мне ангел лиру подает,
Мне мир прозрачен, как стекло, —
А он сейчас раскроет рот
Пред идиотствами Шарло.

(«Баллада», 1925)

Так и тянет сравнить эти строки с ахматовскими, написанными ею в самые жестокие годы сталинщины, когда был арестован ее сын, а она после ждановского постановления была подвергнута остракизму:

Такое лишь выдумал Кафка
Да Чарли изобразил.

У Ахматовой нет раздражения против великого актера, она ставит его в один ряд с великим писателем. Раздражение, возможно, одно из самых неплодотворных чувств. Оно разъедает душу, убивает лирику. Не поддаваясь раздражению, Ахматова писала лирические стихи до самого дня своей смерти.

Иное дело Ходасевич. После «Европейской ночи», то есть за двенадцать лет до своей смерти (поэт умер летом 1939 года), он перестает писать стихи. Видимо, «музикийские» звуки уже не достигали на чужбине его слуха. Измученная, выжженная душа уже не рождала лирических строф, и поэт в Ходасевиче умер. Но напоследок он одарил нас еще одним нерадостным пророчеством:

Встаю расслабленный с постели,
Не с Богом бился я в ночи, —
Но тайно сквозь меня летели
Колючих радио лучи.
И мнится: где-то в теле живы,
Бегут по жилам до сих пор Москвы бунтарские призывы
И бирж всесветный разговор.
Незаглушимо и сумбурно
Пересеклись в моей тиши
Ночные голоса Мельбурна
С ночными знаньями души.
И чьи-то имена и цифры
Вонзаются в разъятый мозг,
Врываются в глухие шифры
Разряды океанских гроз.
Хожу — и в ужасе внимаю
Шум, не внимаемый никем,
Руками уши зажимаю —
Все тот же звук! А между тем...
О, если бы вы знали сами, Европы темные сыны,
Какими вы еще лучами Неощутимо пронзены!

После «Собрания стихов» Ходасевич выпустил три книги — уже упоминавшуюся биографию Державина (1931 г.) сборник статей о Пушкине (1937 г.) и цитированную книгу воспоминаний «Некрополь», вышедшую за несколько месяцев до смерти поэта. Все это замечательные книги, но здесь я говорю о Ходасевиче-поэте, поэте непростом, мрачном, поэте отчаяния и сарказма, и в то же время поэте пророчеств и открытий, подвижнике и мученике своего высокого предназначения. Не уверен, повторяю, что Ходасевич сразу же найдет отклик у массового читателя, хотя «мода» на Ходасевича уже пришла.

Однако, как это ни странно, часто понятое не сразу живет дольше, чем усвоенное мгновенно. И, кто знает, может быть, «тяжелой лире» неудобного, нетерпимого, порой несносного Владислава Ходасевича отпущен куда более длинный срок, чем стихам более доступных, более приятных и льстящих читателю поэтов.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.