С начала революции Ходасевич служит в различных советских учреждениях, ведет литературную студию, читает лекции о Пушкине, работает в театральном отделе Наркомпроса, в Книжной палате. «К весне 1920 г., выпустив «Путем зерна», — слег: заболел фурункулезом. Эта весна была ужасна. Дом отсырел, с окон в комнату текли потоки талого снега. Я лежал... Осенью, после семи белых билетов, меня, еще покрытого остатками нарывов, с болями в позвоночнике, какие-то умники «пересмотрели» и признали «годен в строй». Спас Горький, отвезший в Кремль мое письмо к Ленину. Снова пересмотрели уже настоящие врачи — и отпустили. Задумал бежать в Петербург. На прощанье в Москве обокрали квартиру: всю одежду мою и женину. Это была катастрофа. Кое-как прикрыли наготу с помощью родных, распродали мебель — и в Петербург... В Петербурге настоящая литература: Соллогуб, Ахматова, Замятин, Кузмин, Белый, Гумилев, Блок. Чудесная, милая литературная молодежь: «Серапионовы братья», кружок «Звучащая раковина»... Много писал стихов с середины лета 1921-го до февраля 1922-го. Готова у меня книга новая «Тяжелая лира». В эту же зиму издал и переиздал в Петербурге шесть своих книг». («О себе»)

В Петрограде Ходасевича ожидала слава.

Смотрели на меня — и забывали
Клокочущие чайники свои;
На печках валенки сгорали;
Все слушали стихи мои, —

вспоминал он уже в эмиграции.

И вот тут читатель вправе спросить: как же так автор «Путем зерна» оставил свою страну? Вопрос резонный. Но дело в том, что на самом деле Ходасевич покидать Россию не собирался. Наоборот, в годы революции его чувство родины стало еще глубже, еще острее:

Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен...
И вот, Россия, «громкая держава»,
Ее сосцы губами теребя,
Я высосал мучительное право
Тебя любить и проклинать тебя,
В том честном подвиге, в том счастьи песнопений,
Которому служу я в каждый миг,
Учитель мой — твой Чудотворный гений,
И поприще — волшебный твой язык.
Но тайная жива еще отрада,
Что есть и мне прибежище одно:
Там, где на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя.

Это одно из самых личных и лиричных стихотворений Ходасевича, написанное в давней русской традиции (вспомним хотя бы стихи Пушкина, обращенные к няне), обретает трагический смысл. Недаром это одно из последних стихотворений, созданных поэтом на родине. В нем провидчески звучит ностальгия по русской земле и русской истории. Поэтому рядом с милыми сердцу подробностями на перехвате дыхания воскресают жертвы Ходынской катастрофы. Да и все стихотворение звучит державинским колокольным звоном, а сердце, «съеденное червями», неожиданно оказывается вершиной произведения.

Но вернемся к теме отъезда. В действительности Ходасевич бросать родину не собирался. В очерке «О себе», цитированном выше, он писал: «И все было хорошо. Но с февраля кое-какие события личной жизни выбили из рабочей колеи, а потом привели сюда, в Берлин. Боюсь, что придется просить отсрочки, хотя больше всего мечтаю снова увидеть Петербург и тамошних друзей моих и вообще — Россию, изнурительную, убийственную, омерзительную, но чудесную и сейчас, как во все времена свои.

Берлин, июль 1922 г.»

«Кое-какие события личной жизни» — это увлечение двадцатилетней Берберовой, временный отъезд за рубеж казался поэту выходом из сложной семейной ситуации. Ходасевич выехал в Германию на шесть месяцев. Тогда многие писатели выезжали за рубеж и возвращались — Есенин, Белый, Пастернак, Эренбург, Шкловский и другие. Но вскоре до Ходасевича дошли слухи, что он будто бы включен в общий список философов, экономистов, политических деятелей, подлежащих высылке из РСФСР. Возврата на родину не было — началась эмиграция.

Первые годы зарубежной жизни поэту помогал Горький, который писал: «Ходасевич... для меня крайне крупная величина, поэт-классик и — большой строгий талант», «Ходасевич пишет совершенно изумительные стихи», «...по словам Ходасевича, лучшего, на мой взгляд, поэта современной России...» В одном из писем Горький даже ставит Ходасевича «неизмеримо выше Пастернака», что мне кажется необоснованным преувеличением. Но несомненно, что Горький первые годы бурно увлекался Ходасевичем, поэт жил у него в Германии и в Сорренто.

Однако статья Ходасевича «Белфаст», в которой поэт заявил, что в России «нет воли к работе» оскорбила Горького. Больше Ходасевич с Горьким не встречался и не переписывался, но на смерть Горького откликнулся несколькими статьями, лучшая из которых, полная любви и уважения к большому писателю, вошла в ходасевический «Некрополь».

По-видимому, «волю к работе» поэт понимал весьма причудливо. В одном из стихотворений «Тяжелой лиры» он писал (1921 г.):

И революции не надо!
Ее рассеянная рать
Одной венчается наградой,
Одной свободой — торговать.

Не надо слишком вчитываться в эти строки, чтобы понять: они отвергают нэп. А чем был нэп, как не волей к работе?! Только нэп смог вернуть страну к довоенному уровню жизни и даже впоследствии на короткое время превзойти его. Нэп смог сделать советский червонец стойкой конвертируемой валютой. Но Ходасевич не понял нэпа и презрительно отнесся к «свободе торговать». Здесь слились высокомерие с непониманием, а такой сплав самый бесплодный.

Но что же заграница с ее «волей к работе»? Она ужаснула Ходасевича еще больше, чем нэповская Россия. Стихи «Европейской ночи» дышат сплошным отчаянием. Не могу вспомнить в русской поэзии более безнадежных стихов. Даже «Реквием» Ахматовой не так безысходен, потому что в нем личное горе слито с всенародной бедой. А у Ходасевича герой потерян в аду каменного города, где лучше помереть, чем жить.

Было на улице полутемно.
Стукнуло где-то под крышей окно.
Свет промелькнул, занавеска взвилась,
Быстрая тень со стены сорвалась.
Счастлив, кто падает вниз головой:
Мир для него хоть на миг — а иной.

(1923)

«Европейская ночь» — это крик затравленного человека, это протест против человеческого унижения. Страшно стихотворение «Под землей», посвященное нехитрым забавам старого эмигранта в берлинском общественном нужнике. Заканчивается оно строками бессильного гнева:

А солнце ясно, небо сине,
А сверху синяя пустыня...
И злость, и скорбь моя кипит,
И трость моя в чужой гранит
Неумолкаемо стучит.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.