Цветные сны

Где лили дожди, где нет, где было тепло, где морщинистая пленка на лужах предвещала первые морозы – тридцать пять гимнасток одинаково страшились простуд. Их тела и их души находились в том ежечасном и все возрастающем возбуждении, которое было способно подвигнуть лишь на одну борьбу – с собой и соперницами на помосте, и от всего другого они были беззащитны, могли заплакать, не найдя туфельку, заболеть от малого сквозняка, и боязнь заболеть делала их еще беззащитнее. Все вместе это называлось формой, помогало побеждать и предельно изнуряло бы, не будь очень кратковременным.

Два дня октября – первый и второй – представлялись им рубежом, и за него они откладывали все другие мысли и чувства, все дела, заботы, тревоги, которые для них сейчас не существовали, и окружающие люди должны были это принять и примириться, если любили их и желали им добра.

...Среди этих тридцати пяти – Зоя Белова, Белка. Олимпийская чемпионка в вольных упражнениях, она недавно переехала в Москву из маленького городка Языкова, ушла от своего тренера Валентина Ивановича Козина, с которым в силу ряда обстоятельств у нее сложились напряженные взаимоотношения. Теперь тренер Белки – Сергей Ильич Столетов, у него же занимается абсолютный олимпийский чемпион Владимир Точилин, жених Белки. Еще мы встретимся с хореографом-постановщиком Лидией Николаевной Лебедевой. Недавно она начала вместе с Белкой работу над новой вольной комбинацией – «Романс Татьяны» из «Евгения Онегина» Чайковского. Белка увлечена этим замыслом. Но Сергей Ильич и Володя просят ее повременить, выполнить пока прежнее упражнение – «Хабанеру». В новой, неосвоенной комбинации возможны ошибки, а Белке необходимо выиграть кубок – руководство недовольно тем, что ее взял к себе Столетов, и чтобы подтвердить пользу их сотрудничества, нужна победа.

И вот соревнования начались. Первый день – обязательная программа.

...Столетов не знал себя таким прежде. Разводя брусья, почувствовал, что ладонь мокрая, соскальзывает с винта. Украдкой вытер ее о штаны.

Но почему, почему? Он жил размеренной профессиональной жизнью, линия которой теперь шла не вверх, но прямо – к прочному покою, который он себе обеспечил. Знал: сам за себя не заступишься, другие – вряд ли. Не рисковал, на словах ничего не доказывал, только делом, и был неопровержим.

Он научился прокладывать тонкую, неуловимую тропу, что направляла спортсменов к состоянию высшей готовности. Он вел их по ней, усиливая или ослабляя нагрузки, говоря фразы, интонации которых были важнее смысла. Это умение было в нем интуитивным, почти знахарским, он не мог бы его передать словами и не хотел, а ссылался на науку, в которую не очень верил, проникнутый твердой надменностью практика.

Чтобы чутье не изменило, надо было относиться к ученикам трезво и холодно, никогда не поддаваться радости или раздражению, потому что излишние эмоции мешают глазам, точно слезы: мир делается смутен, а должен быть четок.

Многолетняя привычка жить в этом четком мире высушила и замкнула характер Столетова. Научила никогда и ничем не обнаруживать истинных душевных движений, уподобила шахматному игроку, который, склоняясь над партией, стремится, чтобы соперник не разгадал по его липу силу или слабость хода.

Так было прежде, а потом он совершил нецелесообразный поступок: взял Зою Белову, Он привычно оправдал этот поступок – перед собой и женой – тем, что не мог отказать Точилину, что укреплял свое влияние на Точилина, что, наконец, два чемпиона у тренера всегда лучше и выгоднее, чем один. Но он знал: это пустые слова. Верные, но пустые, как те, которые он иногда говорил ученикам, заботясь лишь, чтобы они слышали его голос. Он взял Зою потому, что ему захотелось. Просто захотелось. Вдруг, на пороге пятидесяти. Он пожелал подчинить это трудное, рыжее, зеленоглазое, совершенно незнакомое – вне типов, вне его классификации – существо. И не думал о последствиях.