– Ой-ой-ой-ой-ой, – говорит Белка нараспев и проводит пальцами по вискам. – До чего же ты ничего не понимаешь. Совсем ничего, это же ужас, до чего ты ничего не понимаешь...
– А я не хочу понимать. Не обязан вдаваться. – У него хрипло срывается голос, и он только чертит перед лицом некую извилистую линию, обозначающую все то, что ему непонятно, чуждо, противно и бесит непонятностью, когда не имеет права бесить – сейчас, перед соревнованиями, которые он обязан выиграть. – Сергей Ильич, я лично больше говорить не хочу. Я считаю, должны сказать вы. Как старший.
– Ребята, – произносит Столетов замороженным голосом. – Я не в обиде. Вам не надо друг друга терять.
– Ну, это наша печаль, – выдавливает Володя крохотным сжатым ртом. – Это мы разберемся.
– А я разобралась, – спокойно говорит Белка и грустно роняет руки, отчего в проеме халатика делаются видны тонкие, хрупкие ключицы. – Ты мне не нужен. И я тебе. Видишь, как все просто.
Он отшатывается. Ничего не может сказать, лишь, метнув отчаянный взгляд на Столетова, машет ему руками в сторону Белки, а она еще крепче прижалась к стене, и глаза потемнели – совсем зеленые.
– Ты очень хороший парень. Настоящий спортсмен. Я тобой восхищаюсь. Но я тебя не люблю. И если все будет дальше, как было, то это нечестно.
Столетов смотрит на нее, она на Столетова, говоря все это Володе. Володя садится на диван. Стискивает голову, и она прячется в огромных, узловатых кистях. Только подбородок виден – белый квадрат.
– Ты не торопишься? – спрашивает Столетов Белку. – Никогда не надо торопиться решать.
– Иногда надо, – выдавливает Володя. – Сергей Ильич, я вас очень уважаю. Но я вынужден поставить так: или вы работаете со мной, или с ней.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.