Три версии

— Н-не х-хо-чу. – заикаясь, ответила женщина, ошеломленная случившимся. Она встала и громко сказала, обращаясь к остальным машинисткам: – Девочки, я скоро приду. Поработайте пока за меня.

Я пропустил Терехову вперед. Мы прошли по коридору и поднялись на второй этаж. Клавдия Потаповна остановилась перед дверью, обитой дерматином, открыла ее.

– Входите. Здесь можно.

В комнате, не считая шкафа, забитого папками, и двух стульев, больше ничего не было.

– У нас скоро начнется ремонт, – сдавленно произнесла Терехова. – Отсюда все уже выехали... Господи, зачем я это только сделала?!

И заплакала. Успокоившись, тревожно спросила.

— Теперь меня посадят, да? Как же вы так быстро узнали, что это я напечатала?

— Не стоит на это терять время. Клавдия Потаповна. Лучше сами скажите, что в вашем письме правда, а что – ложь?

— Так ведь все, наверное, правда, – простодушно ответила женщина, испуганно поглядывая на меня.

Вот так фокус!..

— Правда?

— Само собой, правда! – Она почему-то зашептала, опасливо косясь на дверь. – Квартира-то Гладышевых как раз под нашей.

— Ну и что? – поторопил я ее.

— Слышно, что там происходит. Я сама слышала не раз, как Федор Борисович громко выговаривает Никитушке. А тот ему попробует возразить, а Федор Борисович опять на него чуть ли не в крик... Разве ж порядочный отец должен так разговаривать со своим сыном? А уж Никита у них мальчик-то какой был! И в школе все его хвалили, а встретимся, бывало, вежливо поздоровается, золотой мальчишечка был... А тут получается, что застращал его отец, затыркал, запугал! Чего ж удивляться, что паренек и руки на себя наложил? Могли не выдержать нервы... Простите, ваше имя-отчество как будет?

— Дмитрий Васильевич Красиков.

— Только я вам откровенно скажу, Дмитрий Васильевич, это Никитушка имел-то право выговаривать Федору Борисовичу, а не тот ему. Потому что Федор Борисович сам из одной истории выпутается, а в другую снова попадет. И все с женщинами...

Я молча, не перебивая, слушал ее исступленный шепот. Неожиданно Терехова умолкла, а через несколько секунд совершенно спокойно сказала:

— Я в своем письме написала, что у Федора Борисовича была женщина, с которой я его видела на вокзале, ну, видела, как он ее целовал. Но только мне и другое известно, о чем, может, его благоверная супруга и не догадывается, а вот сынок их покойный мог знать!

— Что вы имеете в виду? – заинтересовался я.

— Такое, понимаете ли, дело вышло, – внезапно сконфузилась Терехова, – примерно полгода назад я брала почту из ящика, а у нас почтовые ящики-то рядом висят – гладышевский и наш, – вот повесили когда-то, так и висят. А почтальон у нас сменился. Старая, тетя Маша, на пенсию ушла, заместо нее новую прислали, прямо девчонка! Вечно она путаницу вносит. Вы хоть у кого из соседей спросите, подтвердят вам. Значит, взяла я почту: газеты и два письма. Холодно было, я в одном халате, в тапочках на босу ногу... Ну, скорей домой. И сразу за письма. Гляжу, одно Федору Борисовичу адресовано. И сама не пойму, как получилось, но конверт незаклеенный был, честное слово... Я не удержалась и вытащила оттуда письмо. Читаю и глазам своим не верю. Оказывается, есть у Федора Борисовича другая жена, и дочь от него, а он, выходит, много лет от них скрывался. Я уж все подробности не помню... Словом, разыскивала его эта женщина, пока, значит, не нашла.