А старый дом блестел паркетом, подготовленный к празднику, ласкал светом, точно приговаривал: «Будут и невесты и полная грудь радости. А погрустишь – чего же, погрусти, помайся маленько...»

Съехали мы, покинули дом, уже когда я был студентом последнего курса, то есть вполне зрелым человеком. Я оставил за его порогом сразу три чистых струи жизни – детство, отрочество, юность. В окнах отразилась моя тень, мелькнула и пропала.

Дом стоял на белой зимней земле, как пригорюнившаяся шкатулка. Дым не шел из трубы, – обогреют его уже другие люди. И моя душа прибавилась к его теням.

А однажды я улыбнулся, узнав, что новый хозяин не понарошке, а вполне серьезно, по добытому где-то сокровенному плану рыл в поисковом раже яму, подбираясь к, должно быть, дорогому кладу. Он, поди, вздрагивал, отваливая старую землю, пот стекал за шиворот. Не докопался, однако, и сказал в пустой усталости и разочаровании: «До меня выкопали. Раньше прознали. Этот разве упустил бы...» Кого он имел в виду, бог ему простит. Но только клад там до сих пор лежит, надежно, под семью печатями, одному мне ведомый – треть, а может, и половина, да еще какая, моей жизни.

Еду ли трамваем мимо, иду ли вдоль забора, через который проглядывает дом серебряными окнами, – сердце начинает захлебываться, как чуткая собачонка, в неясной радости, а потом вдруг будто останавливается, и тишина гулко занимает грудь.

Дверь

К вечеру он отказался есть. Ему плохо – это сразу поняли домашние. Весь его вид говорил об этом. Совсем заброшенный человек забился в уголок дивана, и глаза стали печальными. Уставясь в одну точку, он бесконечно о чем-то думал, изредка проводя ладошкой по волосам.

– Ты что же, так и будешь сидеть?

Он не ответил. Он решил ни с кем не разговаривать. Да и как было собрать скудные слова, никак невозможно. А к нему приставали, его пытались расшевелить.

– Сейчас мы откроем клубничное варенье. Застоялась банка.

– Парикмахера нужно пригласить.

«Когда-то я был совсем-совсем маленький, меня носили на руках, кормили с ложечки. Фу, какая ерунда!» – подумал он.

Очень плохие мысли лезли в голову. Показалось, что даже замерз немножко: по спине ползла колючая гусеница.

Он еще раз, легонько притворив глаза, пропутешествовал через двор и уперся в калитку. Отворил ее. Она понесла за собой полосатую тень.

Никогда раньше он здесь не был и калитку не видел. Откуда взялась такая, толкни – и откроется. С большим кольцом. Все облазил, а ее не заметил. Ка-лит-ка... А ворота находились на другом конце двора.

Он оглянулся, поглядел на ворота и перешагнул через порожек калитки. Она слабо вздохнула и закрылась за спиной, точно только и ждала, чтобы выпустить его. Он проследил за ее тенью – как живая!

Перед ним стояли кусты с желтыми цветами и мелкими листьями, запылившиеся на горячем солнце. Он сорвал один близкий цветок и пожевал: стало горько, но он не заплакал. С тех пор как он научился ходить, слезы поубавились. Да и стыдно было плакать просто так из-за горького цветка. Ведь никто не заставлял его жевать – он сам потянулся на цыпочках, сорвал и, не разглядывая, сунул в рот. Если бы кто-нибудь его видел, он, может быть, и поканючил маленько, но так, без никого бы то ни было какой интерес пускать слюни. И он вытерпел, сжав кулачки и пнув куда-то в траву ногой.

Подлетела бабочка, красная, с тонкими крыльями, покружилась над головой и опустилась на козырек парусиновой кепочки. Он стоял, не двигаясь, и выдавливал глаза наверх, чтобы, не вспугивая, увидеть ее над лицом у самого краешка лба. Бабочка сложила крылья в одну полоску. «Она тоже прислушивается ко мне. Наверное, я ей знакомый. Она же везде летает», – подумал он.

Голова тихонько плыла, потому что он все время смотрел через золотистые брови на узкую полоску и усы бабочки. А дальше, высоко, кудряво завиваясь, спешили облака. Бабочка растворила крылья и просыпала, он это заметил, красную пыль. Ее крылышки легли на козырек. «И чего это она совсем не боится меня? Может быть, думает, что я крыша?» – рассудил он и тут, потому ли, что вздохнул и пошевелил пальцем, бабочка снялась с кепочки и скользнула наискосок, потом вверх и снова наискосок, такой у нее странный, переменчивый был полет, как будто она забавлялась, постоянно падая и поднимаясь. «Играет!» – обрадовался он и погнался за ней. Но он еще не умел бежать по земле так свободно, как бабочка летела по воздуху, ускользая наискосок.

Остановился, захлебнувшись, сдернул с головы кепочку и принялся разглядывать козырек: бабочкиной пыли не было. «Пока бежал, просыпалась, – решил он. – Жалко, не попробовал». Он хотел языком слизнуть эту красную летучую пыль, чтобы узнать, горькая она или сладкая. «Сядет в другой раз, – подумал он. – Жить-то еще вон сколько!» И пошел дальше через кусты, выставив острые локотки, – ветки кололись, возвышались над ним. Здесь было тесно и душно, и он совсем вдруг потерялся, но кусты раскрылись, и он оказался на свету перед зарешеченной дверью. «Вот это да!» – удивился.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.