Каким же он был там — за парадным фасадом — человек, каждый жест, каждое слово которого несли в себе генетический код им отлаженной и в нем же с предельной четкостью отраженной системы? Его реальная личность была десятилетиями чуть ли не главным государственным секретом, тайной за семью печатями. И все же вопреки его воле портрет с натуры существует — в рассказах о нем тех, кто его знал, их детей и внуков, в рассеянных повсюду преданиях.

Еще Пушкин полагал, что устные свидетельства об исторических личностях точнее говорят о времени, нежели труды самых добросовестных историков. Тем более надо довериться суждению поэта, коль скоро речь идет о временах, которые весьма скудно выпадали в архивный осадок. О таких временах — как ни поворачивай — существенным, а подчас и единственным источником исторического знания пребудет память народа.

Многие годы я собирал и записывал рассказы о Сталине. Этих рассказов за тысячу. Иные сродни документам, иные в изустной передаче обрели законченность новелл. В одних — звучит комплимент, в других — приговор. Где-то беглый штрих, а где-то и повод для серьезных раздумий.

Первым, кого предал Иосиф Сталин, был Иосиф Джугашвили, Сосэло, чьи стихи, впервые опубликованные в «Иверии» великим Ильей Чавчавадзе, не раз в начале века включали в «Деда эна», грузинскую хрестоматию родного языка:

Роза распускается, обнимает фиалку,
Лилия просыпается и склоняется перед Зефиром.
Поднявшись в небо, звонко поет ласточка,
Соловей нежно насвистывает свою песню:
Цвети, о, обожаемый край,
Возрадуйся, земля Иверии,
Учись, юный грузин,
На радость и счастье Родины.

Уйдя в подполье, увлекшись «эксами», налетами на банки (для пополнения партийной кассы), он предпочел забыть о Сосэло. Правда, и после революции, говоря его словами, «баловался стихами». Будучи наркомом по делам национальностей, под псевдонимом печатал в газете наркомата русские стихи. Много лет, больше для себя, переводил на русский любимого «Витязя в тигровой шкуре». И все же поэзия осталась «на другом берегу». Жажда славы не утихала. Желание добра сошло на нет в предательствах. Он предал все, чему объяснялся в любви. Предал родную Иверию — относился к ней, как самый оголтелый великорусский шовинист, чем и заслужил ленинское «отвратительный Держиморда». Предал тех, кого звал учиться, — вместе с Берия извел цвет грузинской интеллигенции.

И Руставели он тоже предавал. Читая гостям «Витязя», раз за разом выбирал не те шаири, что славят дружбу, любовь, душевную широту, а те только, где слышатся резкие звуки боя, гортанные крики схлестнувшихся в кровавой сече врагов...

Еще в двадцатые годы автор известного портрета Ленина, художник Петр Шухмин, был приглашен писать портрет Сталина. Верный своей реалистической манере, Шухмин тщательно перенес на холст уже редеющую, зацветающую серебром рыжеватую шевелюру генсека, его рябое, в оспинах, лицо, горчично-желтые холодные глаза. Художник не скрыл ни суховатой неловкой левой руки вождя, ни его малого роста.

Ничто не выдало чувств Сталина в те недолгие минуты, когда он рассматривал готовый портрет. Ничто, кроме фразы: «Какой наблюдательный художник». Для Шухмина это прозвучало похвалой. На поверку же оказалось приговором. Шухминский портрет исчез. Кроме семьи художника и Сталина, его никто и никогда не видел.

Анастас Микоян рассказывал армянским живописцам, что Сталин категорически отклонял предложения художников-реалистов о сеансах, при этом обычно добавлял: «Пусть Ворошилова рисуют, Ворошилов это любит. Клима хлебом не корми, дай попозировать... на коне... без коня...»

И все же Сталин был куда как неравнодушен к своим изображениям. Широко дарил доверенным художникам свои парадные мундиры: канон льстивого классицизма требовал неукоснительной точности в передаче внешних атрибутов величия и власти.

Утверждая однажды очередного мраморного Сталина и даже похвалив его, обронил: «А все-таки у Меркурова лучше».

Сталина, стоявшего на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, почитал за лучшего. Таким, как у Меркурова, он и хотел себя видеть: заложив правую руку за борт строгой долгополой кавалерийской шинели, он идет неспешным, уверенным шагом...

После возвращения Горького с Капри Сталин часто бывал у него в бывшем особняке Рябушинского на Малой Никитской, случалось, приезжал без предупреждения. Писатель в то время активно поддерживал многие начинания культурной и научной жизни, в его гостиной, что ни вечер, было шумно и людно.

Однажды у Горького собрались биологи, говорили о создании Всесоюзного института экспериментальной медицины. Деловая часть беседы незаметно перешла в оживленный разговор, а потом и в шумную дискуссию: верно ли поступают некоторые прозаики, делая реальных современников — Сталина, например, — героями своих романов? В разгар спора в гостиную неожиданно вошел Сталин. Спор оборвался, все замолкли.

— О чем вы тут так спорили? — поинтересовался генсек.

Слышал или не слышал Сталин часть разговора — надо было отвечать. О мнительности вождя ученые были наслышаны. Молодой физиолог Петр Анохин решился:

— Правильно ли делают некоторые писатели, Иосиф Виссарионович, что уже при жизни берут вас в литературные герои?

— А что вас смущает? — спросил Сталин и, не дождавшись ответа, продолжал: — А вот народ ничто не смущает. Что же здесь плохого, если народ славит своих героев? Народ Ворошилова любит, песни о нем поет. Художники его рисуют, поэты стихи слагают.

— Но ведь история не знала...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.