Когда Сталину рассказали о подвиге сельского пионера Павлика Морозова, убитого кулаками за то, что он разоблачил заговор, вождь, поморщившись, сказал: «Выдал отца?.. Этот ваш Павлик — гнида, конечно, порядочная... но прославить его надо... Обязательно надо прославить...»

Готовился второй за три года процесс над Каменевым и Зиновьевым. Теперь они должны были до суда сознаться в заговоре и терроре, а на суде совершить политическое самоубийство. Сталин торопился, но дело не шло: не сознавался Каменев. Узнав об этом от начальника секретно-политического отдела НКВД Молчанова, Сталин зашелся от гнева: «А вы знаете, сколько весят все наши заводы с машинами, армия с вооружением, весь наш флот?! Не говорите мне, что какой-то Розенфельд не сломается под такой тяжестью!»

Молчанов урок усвоил. Следователь Каменева Черток «поработал». Каменев «сознался».

Если и была у вождя к чему-нибудь страсть вне политики, то этой страстью был, безусловно, бильярд. Не хватало роста, плохой помощницей была левая рука. Выручали надежный глазомер, умение сосредоточиваться и какое-то гипнотическое воздействие на соперника. Играл Сталин хорошо. И все же не так хорошо, как его постоянный партнер, свояк по первой жене Алексей Сванидзе. Если выигрывал Алексей, Сталин хмурился, под стол, естественно, не лез, несколько дней не играл, ходил туча тучей, ко всем придирался. Если выигрывал, то по-детски радовался, весело загонял свояка под стол, шутил, смеялся.

Из всех сыгранных партий одна особенно запомнилась Сванидзе. В тот день Сталин вошел в бильярдную мрачнее мрачного, и доброму Сванидзе захотелось незаметно проиграть ему партию. Однако и выиграв, Сталин не повеселел. Заметно собиралась гроза, и она разыгралась. То и дело постукивая кием о дубовый паркет, Сталин набросился на Сванидзе, мешая грузинские и русские слова: «Не любишь ты меня! Все вы меня не любите. Я вам капризный, я вам злой, я вам жестокий. — В голосе Сталина звучали и подозрительность, и сарказм. — Почему хороший игрок Алексей Сванидзе стал так часто мне проигрывать? А потому, что уважаемый земляк и родственник боится, что проигравший Коба принесет кому-то беду. — И, уже глядя куда-то вдаль, Сталин отчеканил: — Да, Сталин груб. Не может Сталин всем угождать. Христос хотел всем угодить, а чем кончил?»

Когда Алексей Семенович Сванидзе, старый большевик, видный государственный деятель, был арестован, Сталин пообещал сохранить ему жизнь в обмен на покаяние. Сванидзе покаяться не пожелал и пошел под расстрел. Узнав о его смерти, Сталин, не стесняясь родственников, зло прокричал: «Гордый какой! Не мог сознаться...» Стоило же ему услышать от родных своей второй жены, что муж ее сестры Анны чекист Реденс мог оговорить себя только под пытками, как он и вовсе разорался: «А мне не нужен такой большевик, который может под пытками соврать!»

Как и когда достиг он такой власти, что мог по-царски казнить и миловать, решать за всех?

«Рос, рос и вырос в вожди», — не без иронии отозвался о Сталине в 1930 году в беседе с моим отцом, тогда заместителем редактора газеты «За коммунистическое просвещение», член ее редколлегии Феликс Кон.

Не он, Сталин, вырос. Но он, Сталин, сумел принизить всех вокруг — и ближних, и дальних. Он мог быть только «первым».

«Сталин не может жить, если у него нет чего-либо, что есть у другого. У него непримиримая ревность к тем, кто знает или умеет больше, чем он», — подметил характерную черту Кобы Бухарин еще в Вене, в 1913 году. «Он бьет не по идеям, а по головам», — писал о Сталине Троцкий.

В 1937 году на одной из традиционных «сессий» на ближней даче в Кунцеве, где и на этот раз разговор о важных делах перемежался шутками и тостами, хозяин неожиданно спросил гостей, в чем они видят истинно мужское удовольствие. По обыкновению, последним заговорил Сталин. Вот тут-то и прозвучала фраза, которую он когда-то часто повторял, а впервые произнес при Каменеве и Дзержинском летом 1923 года: «А по-моему, истинно мужское удовольствие — раздавив врага, выпить бокал хорошего грузинского вина».

Застолье вмиг и увяло, и напряглось. Теперь все были сами по себе и каждый с саднящей мыслью — не он ли станет завтра объектом «сладкой мести» хлебосольного тамады. Им ли было не знать, как легко и бесповоротно уверяется вождь в измене тех, кто рядом. Быть может, самый хитроумный Яго истории, он был и ревнивейшим Отелло. Недаром однажды по дороге на сталинскую дачу Булганин сказал в сердцах Хрущеву: «Едешь к Сталину по дружескому приглашению и никогда не знаешь, где после окажешься — то ли дома, то ли в тюрьме».

Когда у директора Урало-Кузнецкого металлургического комбината имени Сталина арестовали нескольких близких друзей, ему стало ясно, что скоро доберутся и до него. Авраамий Павлович вылетел в Москву. Сталин принял Завенягина неожиданно быстро. Он явно знал, чем встревожен гость, а потому не удивился началу разговора:

— Моих сотрудников берут каждый день. Не достоин быть директором комбината имени Сталина.

— Не достоин, — согласился вождь.

— Готов служить партии, куда бы меня ни послали.

— Партия подумает, куда тебя направить. — Сталин долгим оценивающим взглядом посмотрел на Завенягина и, протянув паузу, продолжал: — Партия уже подумала.

Шутка удалась, вождь улыбнулся, но тотчас заговорил деловито, бесцветно:

— Стране нужен никель. Поедешь в Норильск.

— Поеду, товарищ Сталин, — радостно выдохнул Завенягин.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.