...Десятки, сотни открыток. Разных цветов, с разными штемпелями, они написаны разными почерками. Но есть одно, что их единит. В каждой из них — боль. От разлуки с близкими. От тоски по Родине. От воспоминаний. Долгим был путь этих посланий. Многие не находили адресатов, оседая в архивной пыли. Потому что адресатов уже не было в живых. Не было «в живых» и деревенек с упомянутыми в открытках названиями. Была война. А открытки продолжали поступать. Написанные упрямым сердцем. Отправленные тревогой и надеждой. Открытки шли...

Бельгия — перекресток Европы. Все основные магистрали проходят через нее. Здесь можно удивиться и растеряться. Почувствовать себя одиноким и оглушенным «многоголосием» людей, рекламы, автомашин. Здесь чисто и шумно. Здесь, прекрасные дороги и много голубей. Здесь пахнет морем и ананасами. Здесь — Бельгия.

В этой стране можно услышать любую речь: от английской до фарси. Но для русского все равно звучит громом его родной язык. И когда в маленьком ресторанчике, что в самом центре Брюсселя, меня окликнули по-русски, я вздрогнул, несмотря на то, что встреча эта была оговорена заранее.

Впрочем, я приехал в Бельгию, чтобы общаться именно на русском языке. Моими собеседницами должны были стать наши соотечественницы, живущие в этой стране. Наши советские женщины, волею разных обстоятельств оказавшиеся за границей. Хотя я сразу грешу против истины: обстоятельство было одно, и датируется оно временами 45-летней давности, когда в Европе шел вселенский грабеж, вакханалия опьяненных от крови варваров. С оккупированных земель паровозы тащили тяжеленные составы с добычей. Вывозилось все, в том числе и люди. Парни и девушки. Молодые и здоровые.

«Великая Германия» нуждалась в невольниках. По оккупированным городам и селам с немецкой педантичностью составлялись списки тех, кто соответствовал кондициям. Потом — облава, эшелон под охраной эсэсовцев с овчарками, долгая дорога в неизвестность, которая не для всех и не всегда заканчивалась возвращением назад.

Да, вроде бы мы слышали, читали, что было в войну и такое. И вот КАК это было и ЧТО довелось испытать тем, чья молодость и юность закончились в тот день и час, когда лязгнули запоры на дверях «теплушек», — знаем ли мы об этом? Знаем ли мы, сколько было таких девчонок, увезенных насильно?

Как сложились их судьбы? Как живут сейчас те, кто уцелел? И что они вспоминают, когда накатывают воспоминания вместе с дождем и перелетными птицами, летящими в Россию? Воспоминания далекие и резкие, как дождь или полеты этих самых птиц. Этого мы не знаем.

Но самое страшное, что до недавних пор и не хотели знать. Потому что однажды «отец народов» обронил фразу: «У нас нет пленных, есть только предатели». И эта позорная, граненная беспощадностью формула породила презрение к трагедиям миллионов, а в душах потомков легла беспамятством.

Многие, очень многие вернулись. Повзрослевшие, поседевшие, разучившиеся петь и смеяться. С больными, измученными глазами. Они так много видели... Они так долго возвращались...

Они не любят вспоминать пережитое.

Но мой рассказ о невернувшихся. О непростых судьбах советских женщин, которые живут за рубежом. Впрочем, это не мой, это ИХ рассказ. Потому что настала пора им выговориться, а нам — услышать.

Встреча первая — Полина

...За окном дома — яркая зеленая лужайка, с березой посередине. Солнечный, теплый день. А Полина Семеновна ЧЕПУХИНА вспоминает зиму 42-го. Волнуется, и я вижу перед собой не уверенную в себе, красивую удивительно русской, светящейся красотой женщину, а семнадцатилетнюю девчушку, которая перевязывает раненых и при этом страшно краснеет, когда приходится бинтовать «разные места». Так в судьбу этой девушки вошел десант южнее Вязьмы и прорыв корпуса генерала П. А. Белова. Полина Чепухина вместе с другими была мобилизована на помощь раненым. Большинство десантников и кавалеристов вышли к своим войскам, а Полина, еще не окрепшая после тифа, с палкой в руках месяц добиралась в свою деревню Татьянино... Дошла... Потом...

— В декабре 42-го года взяли старшую сестру, а потом и меня. Тогда мне только семнадцать исполнилось. Гнали нас по снегу, прямо по сугробам день и ночь, спать не давали, кормили баландой — вода с мукой. Двое суток шли по направлению к фронту в район Юхнова. Когда пришли, нас загнали в бараки. Утром дали всем лопаты и заставили рыть окопы. Каждый день мы рыли окопы. Наши знали, что в этом районе мы, и потому не стреляли. Потом нас стали перебрасывать с места на место, а в конце апреля 43-го посадили в поезд и повезли. Куда — не знал никто.

Мы смотрели в щели вагонов и видели мертвые тела вдоль насыпи: девчонки и мальчишки... Может, с поезда выбросились. Или уже мертвых выгрузили...

Доехали до Вупперталя. Там был огромный лагерь. Нас всех раздели догола и выстроили на плацу. Стыдно было до слез...

Приехали какие-то немцы в штатском, стали нас осматривать, сортировали по группам. Группу, в которую я попала, посадили на грузовики и привезли на строительство бараков. Там и работали до весны следующего года. Кормили ужасно: жидкость, а в ней черви плавают. Одежды не давали, только деревянные башмаки... В этом же лагере я познакомилась с Яном...

Эта последняя фраза будет потом повторяться снова и снова, но уже в воспоминаниях других женщин, и конечно же, с другими именами. Но как же так?! Чужая страна, подневольный тяжкий труд и... любовь? Может ли быть такое? Может. Разве человек даже в самые трагические моменты своей жизни перестает быть человеком? А женщина — женщиной? И разве они не имели права надеяться на защиту сильного? Даже если сила эта в тех условиях была понятием эфемерным. Разве можно упрекнуть их в том, что они сделали шаг навстречу людям, которые помогали, как могли? Которые гарантировали по меньшей мере моральное пристанище истосковавшимся по человеческому обращению юным и очень неопытным девушкам? Их счастье и, если угодно, везение в том, что таких людей встретили.

— Немцы хотели угнать нас в глубь Германии. Мы узнали и убежали. Жили в бараке, в лесу...

Ян ушел со своим другом за продуктами, а тут американцы на джипе. Привезли нас в большой лагерь. Начали агитировать: зачем, дескать, вам возвращаться в Россию, там вас отправят в Сибирь, соглашайтесь ехать в Америку. У меня волосы дыбом — не поеду. Потом сообразили: надо вернуться обратно в бараки, только там нас могут найти Ян и его друг. Американцам сказали: мы согласны ехать в Америку, но надо, дескать, фотографии взять. Нас отпустили, и мы пошли в лес к нашему бараку. Там и нашли нас наши мужчины...

Ян предлагает ехать в Бельгию, я категорично: нет. Тогда я с тобой в Союз поеду. Но Бельгия рядом, давай сначала ко мне, потом, когда война кончится, — в Россию. Так попала в Бельгию. Никогда не забуду, как приняли меня в семье Яна. Все — родители, брат — выбежали его встречать, а я стою в стороне, реву... Потом Ян говорит брату: «Это твоя сестра, люби ее, как меня». Мама его дочкой меня назвала. Очень хорошо мне у них было, но все равно — каждый день плачу, плачу. Потом заболела... А в 46-м году получила из дома первое письмо, хотя сама до этого писала каждую неделю. Пишут мои родные, что живут очень трудно, брат погиб еще в 43-м, отец — инвалид. В общем, одна надежда на меня.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.