С седого Пейпуса, волшебный, он

Раздался, прилетел и прервал сон,

Дремоту наших мелких попечений,

И погрузил нас в волны вдохновений.

Кюхля верен себе. Причину того, отчего «над Невою встрепетали братья» – вспыхнуло восстание, – он видит в «гармоническом стоне» Пушкина. Впрочем, ведь стихи были адресованы другу и сочинены поэтом, не политиком, не борцом. Истина его тут не волновала, не в истине он видел цель стиха своего, хотя как сказать... Могло же перед ним быть нечто иное, другая цель, истина, так сказать, другого порядка, а именно – хоть в стихах, хоть спустя много лет, а сказать Пушкину: не правда ли, Александр, будь ты в ту пору в столице, и ты был бы с нами...

Да, наверное, так и есть, тем более что нам-то широко известен факт, когда Пушкин на вопрос царя, с кем он был бы 14 декабря, окажись в столице, ответил не колеблясь, с друзьями.

С друзьями – это не удивительно, это в характере Пушкина, удивительно, что спустя много лет, в Сибири, друг его, Вильгельм Кюхельбекер, подразумевает то же, не сомневаясь ни на мгновение в Александре.

Пушкинское послание «В Сибирь» Кюхельбекер узнал, наверное, одним из самых последних. Если не самым последним. Так сложилась его личная судьба. Не знаю, обратил ли он внимание на одно слово – «дружество». В ту пору это было обычное обращение, так что, наверное, не обратил: «Любовь и дружество до вас дойдут сквозь мрачные затворы...» Это в нашу пору можно обратить внимание на архаичное ныне слово. Так вот о дружестве. Мне кажется, это не синоним слова «дружба». Я думаю, Пушкин вкладывал в это слово нечто иное. Дружба может быть между двумя, между группой людей. Сосланных в Сибирь декабристов было около ста. Дружбы между иными, честно говоря, и не было, во всяком случае, сто человек друзьями быть – все! – не могут, слишком много внутренних взаимосвязей, но вот дружество – да, это слово подходило, ссыльных декабристов без натяжки можно было назвать содружеством, а отношение к ним – дружеством. Пушкин выбрал самое точное слово.

Кюхельбекер пользовался дружбой Пушкина, другие – дружеством; дружество связывало их и между собой – широко известны факты, когда состоятельные декабристы силком помогали бедным, тем, кто влачил жалкое существование, кому было тяжело.

Но главное в содружестве не это.

Главное – другое наполнение, другой смысл слова «дружество».

Оно в памяти друг о друге – живых и мертвых. Пафос дружества – в верности собственной памяти.

Это было поразительно!

Всесильный хозяин страны хотел их растоптать, хотел их рассыпать, как карточный домик, развеять даже по Сибири. Они – пусть не все! – умудрялись верить, помогать, помнить.

Кюхельбекер верил в Пушкина.

В этой вере был высший смысл, особое содержание. Пушкин был для Кюхельбекера представителем декабристов на свободе. Кюхля, конечно, не мог не понимать ограниченности этой свободы. Но наверняка он не предполагал, что у Николая достанет смелости – да, смелости в самом серьезном смысле слова – казнить Пушкина. Убить его пистолетом Дантеса.

Представьте себе Кюхлю.

Несуразного, длинного, подслеповатого идеалиста. С семьей брата он не в ладах. Он одинок, даже женившись: жена его, Дросида Ивановна Артенева, дочь местного почтмейстера, – обыкновенная мещанка, далекая как от прошлого, так и от нынешнего своего мужа; единственное, что ему удается с ней поделить, – быт, воспринимаемый им иногда как любовь. Вся душа Кюхли, весь эпицентр его настроений – рядом с Пушкиным, в возможном – хотя бы и придуманном – будущем, в книге, которую, возможно, поможет выпустить Александр, наконец, в духовном сродстве с самым близким, самым гениальным.

И вдруг...

Как это написать?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.