Рылеев казнен. Повешен дважды. Казнены еще четверо: Пестель, Бестужев-Рюмин, Каховский, Муравьев-Апостол. Сто двадцать отправлены на каторгу и в ссылку. В июне 1826 года началась еще одна глава в истории декабризма. Казнью пятерых Николай поставил лишь точку в прологе к книге казней.

Сибирь, Кавказ, армейские полки вместо гвардейских – казнь гражданская, казнь чести, достоинства, попрание судеб.

Много лет спустя в глухой сибирской ссылке Вильгельм Кюхельбекер, тот самый Кюхля, лицейский друг Пушкина и Пущина, незадачливый, долговязый, смешной, запишет, встав рано поутру 12 мая, в своем дневнике:

«Сегодня ровно 14 лет моей очной ставке с К. (Каховским. – А. Л.). Чудный видел я сегодня поутру сон: будто я в какой-то земле, где Рылеев и Каховский, вдобавок Р. (Рылеев) будто бы жив, а между тем мне рассказали его смерть: он, говорили мне, когда объявили ему его жребий, попросил надеть белую рубашку и потом простился с женою, дочерью в какой-то комнате, и с тестем на дворе, куда старика привели в кандалах. Дочь при прощании он взял на руки и стал поднимать все выше, выше до потолка, покуда ребенок не закричал...».

И следующая запись. От 26 мая.

«Сегодня день рождения покойного Пушкина. Сколько тех, которых я любил, теперь покойны!

В душе моей всплывает образ тех,

Которых я любил, к которым ныне

Уж не дойдет ни скорбь моя, ни смех.

Пережить всех – не слишком отрадный жребий! Высчитать ли мои утраты?

Гениальный, набожный, благородный, единственный мой Грибоедов; Дельвиг умный, веселый, рожденный, кажется, для счастия, а между тем несчастливый, бедный мой Пушкин, страдалец среди всех обольщений славы и лести, которого упояли и отравляли его сердце; прекрасный мой юноша, Николай Глинка, который бы был великим человеком, если бы не роковая пуля... и почти все они погибли насильственной смертью, а смерть Дельвига, смерть от тоски и грусти, чуть ли еще не хуже!»

Насильственная смерть... А разве сам он, Кюхля, умер иной смертью?

Десять лет томления в крепостях – тайно, так что даже близкие порой не знали, жив он или прах его давно покоится на безвестном погосте; десять лет один на один с собой, чтобы потом получить монаршью милость – ссылку в Сибирь.

«Император, – писал Пушкин в 1835 году своей знакомой П. А Осиповой, – явил милость свою многим из заговорщиков 1825 года, между прочим и моему бедному Кюхельбекеру. По указу должен он быть поселен в Южной части Сибири. Страна прекрасная, но я желал бы знать, что он поближе к нам...».

Он радовался всей душой – усталый, подавленный, сломленный человек. Он уже не роптал. То, что когда-то могло казаться кощунством, теперь было благодеянием. Царь добился своего, уничтожив если не личность, то человека. Монарший суд приговорил Кюхлю к смертной казни отсечением головы. Монаршья власть проявила монаршью милость: за долговязого поэта заступился великий князь Михаил. Смерть заменена двадцатилетней каторгой и пожизненным поселением в Сибирь – вот счастье... Потом каторгу заменили – срок и мера наказания показались, верно, смехотворными даже тем, у престола, – чем это лучше казни отсечением головы? Вместо каторги назначили пятнадцать, потом десять лет крепости, он их полностью отсидел; один – в холодных, сырых камерах.

Друзья считали его чудаком. Чудачество привело его когда-то к дуэли с лучшим другом Пушкиным. Он выглядел чудаком и на Сенатской площади – в пушкинских бумагах есть даже рисунок: угрюмый Рылеев в треуголке, а перед ним долговязый Кюхля с пистолетом в руке – Кюхельбекер стрелял в великого князя Михаила, того самого, который позже ходатайствует о «помиловании», но пистолет не выстрелил. Многие декабристы, из тех, кого удалось сломить морально, потом вспоминали Кюхельбекера с долей иронии, порой обидной. За занавесом времени, ища оправданий, виня других, они зло посмеивались над выскочкой, который при «трезвом» размышлении не мог быть «движителем» серьезного предприятия.

Может, это и так.

Может, это говорилось из любви к Кюхле, чтобы спасти его жизнь, посмеяться над «великим замахом», который угрожал ему. Мне кажется, в этих обвинениях была порой и доля искренности. Многих раздражало, что Кюхельбекер, нажавший на спусковой крючок, оказался в чем-то как бы символом восстания: пистолет не выстрелил.

Впрочем, речь сейчас не о том.

Кюхля все-таки был чудак, это верно. И качество,

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.