К четвертому курсу Люська ничем не отличалась от однокурсниц: и юбку завела коротюсенькую (при матери Люська ее никогда не надевала – стеснялась), и брюки хоть мостовую подметай, и сапожки, в которых плотные ее ноги походили на две блестящие черные бутылки. Смешно вспомнить, какая она приехала поступать в медучилище: тихая, скромная, слова лишнего на первых порах не вымолвила. В деревенской-то школе, кажется, не ходила в робких, председатель совета дружины – не шутка. А тут! Девочки все собрались городские – кто с матерью, кто с отцом, и только она, Люська, вовсе одна. Мать целыми днями в полевой бригаде, и хоть сердце-то болело, а все же сказала: «Поезжай, дочка, не пропадешь, сама разберешься».

Она и в самом деле не пропала. Девчонки в группе оказались славные. На частной квартире промаялась всего год, на другой дали место в общежитии, и опять комната подобралась удачная. Ну, ссорились, случалось, не без того, а в общем жили не тужили, бегали в клуб на танцы, в кино на два сеанса подряд, «телик» смотрели по вечерам.

Люська не просто привыкла к училищу. Она полюбила свой хрустящий белый халат, кокетливую «докторскую» шапочку и даже то, что от нее всегда чуть пахло лекарствами («Карболкой какой-то тянет», – ворчал Алексей). А на втором курсе при новой классной руководительнице (литераторшу Людмилу Аркадьевну назначили) жизнь пошла просто прекрасная и удивительная.

Людмила Аркадьевна была не из тех учительниц, о которых говорят, мол, своя в доску. Напротив, она жила в каком-то ином измерении, манила девчонок своей непохожестью на других, особым, недоступным им пока изяществом, нездешними, непривычными их слуху словами, оборотами речи. Ее даже чуть-чуть побаивались, на уроках сидели не дыша и, когда она приходила в общежитие, смущенно жались К1 стенкам с прикнопленными фотографиями киноактеров. Она вешала на крючок свое пальто, засовывала в рукав беретик, поправляла и без того туго затянутые волосы... и начиналось чудо. Людмила Аркадьевна знала бездну стихов и читала их поразительно – не по-актерски, а так, как часто читают поэты, вверяясь ритму. А еще она приносила с собой альбомы с репродукциями и маленький магнитофон.

Девчонки готовы были любые танцы, любое кино променять на эти вечера у стола, застланного потрескавшейся клеенкой, под сиротливо оголенной лампочкой на длинном шнуре. Впрочем, Людмила Аркадьевна и быт их постепенно преображала на свой лад. К какому-то празднику подарила гравюру – портрет Блока, потом принесла из дома абажур, а однажды пришла с мужем, длинным, застенчивым, в очках, и он приладил какие-то самодельные бра над каждой кроватью.

Постепенно они полюбили учительницу так, что жизни не мыслили без своей «Людочки». Ей исповедовались, ее призывали в третейские судьи, ее приговоры не подлежали обсуждению, немедленно обретая силу закона.

Вот в это-то самое время одна из девчонок вдруг, по общему мнению, зазналась, стала всеми командовать, подчеркивая при этом свою дружбу с воспитательницей общежития Максимовой, которую все единодушно не могли терпеть. Татьяна и в самом деле из максимовского дома не вылезала, девчонкам казалось, что все их «тайны» выносятся за стены комнаты. Назревала ссора – они и посвятили во все перипетии Людмилу Аркадьевну.

Ну что ж. Людмила Аркадьевна пригласила к себе Татьяну. О чем они говорили, девчонки не знали. Только видели, что после разговора Татьяна выскочила вся красная и побежала к Максимовой. А назавтра по училищу поползла безобразная сплетня: будто Людмила Аркадьевна обвинила Таню в том, что она, Таня, с мужем Максимовой... и еще бог знает в чем. Повторить невозможно.

Группа поднялась на дыбы. Людмила Аркадьевна и... такое? Да зачем, к чему? Татьяна явно сочинила весь разговор. Но опять-таки зачем? Все терялись в догадках. Максимова меж тем написала заявление на имя директора училища: мол, так и так. Оскорбление нанесено не только учащейся, но и ей, воспитательнице.

И случилось нечто чудовищное. Экзамены на носу, а Людмилу Аркадьевну увольняют за аморальное поведение.

Слова эти звучали в сочетании с ее именем кошмаром, фантастикой. Девчонки бросились к директору. Анатолий Федорович встретил их строго. «Не только вам – и преподавателям объяснять не стану. Идите, девочки, ваше дело учиться. Учительница по литературе у вар будет, классная руководительница – тоже. Так что все в порядке. В по-ря-доч-ке», – отрезал он.

Легко сказать. Какой уж там порядок. Людмила Аркадьевна вся почернела, ходила с опухшими от слез глазами. Девчонки плакали вместе с ней, не оставляя ее ни на час. Все допытывались, какое такое «аморальное поведение» ей приписывают. Наконец, она не выдержала. Оказалось, ее обвиняют в незаконной связи с женатым мужчиной. Девчонки взвились. Они не раз долгие вечера проводили в Людмилином доме, ходили на лыжах вместе с ней и ее мужем, любуясь их удивительно трогательной привязанностью друг к другу. Им ли было не знать: все ложь, клевета, мерзость. Не могло этого с их Людмилой быть, потому что не могло быть никогда.

Письмо в облздрав сочиняли всей группой – Люська только перышком, по бумаге водила. Сто тридцать человек подписали. Должны же в облздраве разобраться!

Как они ждали ответа! Каких только порогов не обивали! Наконец пришла в училище товарищ Дергачева. Руководящая, видно, женщина. Собрала группу – Люська прямо напряглась вся: сейчас все разъяснится, и их Людмила Аркадьевна снова войдет в класс, и все станет на свое место. Но товарищ Дергачева спрашивала только об одном: кто писал? Других вопросов у нее не было. Все попытки девчонок повернуть разговор к сути дела ни к чему не привели. Люська сидела ошеломленная. Как же так? Ну, ладно, она писала, но ведь самое-то главное – правда. Люське нужна была правда, одна только правда, вся правда.

Девочки сами уговорили Людмилу Аркадьевну подать в суд.

– Все пойдем, – захлебывались они, – и все скажем. Потом решили: всех не спросят. Отрядили пятерых в

свидетели. Люську назвали первой.

Анатолий Федорович вызвал их в кабинет по одной.

– Вы у меня попляшете. Вы у меня с такими характеристиками уйдете – в тюрьму не примут.

Четверо сломались. Вечером в общежитии прятали друг от друга глаза. По утрам в классе еще хуже было. Держалась одна Люська. Она побледнела, похудела. Шутка ли – : каждый день Анатолий Федорович обрабатывал ее часа по три. Даже домой приглашал. И угрозами и лаской – всяко приступал. Вместе с завучем Тамарой Афанасьевной и один на один. По-разному уговаривал.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.