Тасин бунт

От валенок на чистом полу остались грязные, влажные следы.

Тася подняла кружевной подзор, нагнулась под кровать и увидела три эмалированных таза. В одном белела гора яиц, в другом желтело сливочное масло, а третий был полон коричневого вязкого повидла.

Тася поняла сразу.

Тетка воровала в детском доме продукты, украдкой ела их сама и кормила дядьку, остальное продавала на рынке, и потому она была такая пышная, самодовольная, толстая, а ребята в детдоме ходили с серыми лицами и синими кругами под глазами. Катя плакала по ночам от голода, и тарелки так легко было мыть — на них не было ни жиринки.

Тася смотрела на тазы с яйцами, повидлом и маслом, и ее даже замутило от ненависти.

Она вспомнила розовое теткино лицо и вдруг услышала, как та поет в детдомовской столовой: «Кушать, деточки!»

Тася попыталась сдвинуть тазы с места и поднять их, но у нее не хватило сил.

Она не знала, что ей делать.

В это время вернулась тетка.

Она увидела Тасино бледное лицо, и откинутый подзор, и эмалированные тазы с яйцами, маслом и джемом.

Тетка мгновенно оценила обстановку.

— Ах ты, тихоня... — ласково сказала тетка. — Добралась-таки... А я смотрю, у меня яичек не хватает... Недосчитываю...

— Я... вы... ее... — деревянными губами сказала Тася. — Я в детдоме скажу.

Лицо тетки стало жестким, тугие шары щек словно сразу похудели.

— Я тебе давно хотела сказать, — снова ласково проговорила тетка. — Я тебя из милости здесь держу. Хватит я с тобой нянчилась. Вижу я, какую благодарность буду от тебя иметь. Родная кровинушка... Змея. Маленькая, а паскуда. Думаешь, я не вижу, как ты хозяина моего тревожишь, вертишься перед ним! — вдруг крикнула она.

Тася мучительно покраснела.

— Попробуй только пикнуть, паскуда! — сказала тетка тихо. — Со свету сживу. Со мной вместе пропадешь. Запутаю и тебя. Поняла?

Тася испуганно кивнула.

Ночью она лежала в своем чуланчике, тряслась от озноба, слушала, как по ней ходят волны болезни, и мучительно думала.

Она думала, что может смолчать, сделать вид, что ничего не знает, мыть в детдомовской кухне скользкие тарелки. Но тут же вспомнила детдом, забитые фанерой окна в спальнях, классы, где замерзали чернила, и ребята сидели на уроках, дуя на озябшие пальцы, и носы у них были синие от холода, вспомнила их драные ботинки, и казенные, заношенные платья, и то, как мгновенно они съедали все, что варила и подавала им тетка. И с печалью думала, что в такой их жизни в детдоме виновата ее тетка.