Третья койка в нулевой палате пустовала всего несколько часов: вечером привезли новенького. Когда его стали перекладывать с каталки, он застонал так громко, словно давно сдерживал этот стон, и закричал:

— Тише вы! Тише!..

Две нянечки, ворочая его, переговаривались:

— Маленький, а тяжелый!

— Он в животе плечистый.

— Не шуми, милый, не шуми! Радуйся: в самую хорошую палату попал, в других-то по двадцать человек лежат.

Они давно уже привыкли ко всякому, а главное, поняли: когда человеку плохо, лучшее лекарство для него — шутка. Но сейчас новенький не мог понимать никого и ничего, он чувствовал только свою боль. Она была в каждой клеточке тела, и казалось ему, тела вообще нет, есть только боль, которая каждое мгновение росла, ширилась кругами, подкатываясь к самому горлу, и уже невозможно было не то что шевелиться, даже дышать. Но, боясь задохнуться, он набирал полные легкие воздуха, стонал подолгу, без перерывов, а потом нажал кнопку вызова дежурных.

Толик тихонько сказал:

— Он нам сегодня даст жизни! Рубцов промолчал.

Прибежала медсестра, стала отчитывать новенького:

— Черепанов, не хулиганьте! Перестаньте звонить! Взрослый дядя, а хуже маленького!.. Да отпустите вы звонок в конце концов!..

— Не могу! Не могу-y! Сделайте хоть что-нибудь! — выкрикивал он и продолжал звонить.

Ему укололи морфий. Но это помогло ненадолго: через час началось прежнее. Пришел дежурный врач, долго ощупывал Черепанова, не обращая внимания на его крики, а только спрашивая:

— Больно?.. Тут больно?..

— Больно! Везде больно! Еще морфия дайте! Или вы на людях экономите, да?

Врач успел просмотреть рентгеновские снимки. У Черепанова были сломаны кости таза и треснули два позвонка. Но, может быть, были отбиты почки или еще что, пока определить это было невозможно.

— Сделайте ему укол, — сказал врач и ушел.

Очнулся Черепанов только утром. Очнулся от какого-то гула. Не открывая глаз, вспомнил все сразу и прислушался к своему телу. Боль вроде притихла, но еще жила в нем. Но хуже ее был этот прерывистый гул. Наконец он понял, что это и не гул вовсе, а просто сосед по палате что-то говорит, такой уж у него бас, похожий на гудок электрички.

— Я ее — благодарить! А она: «За что же спасибо-то? Я и не накормила вас толком!..» Пять дней я из тайги выходил, боялся, уж голоса человеческого не услышу. «Не за хлеб, — говорю, — за ласку спасибо!..» Вот так мы и познакомились с моей Тоней. Это уж потом я узнал: в тот день у нее, кроме хлеба да картохи, ничего не было. Одна да еще двое малых детей на ней, два рта… Косы у нее тогда были в кулак толщиной...

Черепанов приоткрыл глаза. Рассказывал здоровенный дядя лет пятидесяти с черной густой бородой. Несмотря на эту бороду, лицо его было очень подвижным. Лежал он на спине. В ногах на кровати были укреплены раскрылые металлические стойки, а к ним подтянута нога, забинтованная, толстая. Уравновешивали ногу через маленький блок плоские железные гирьки. «Как в бане, на весах, — подумал Черепанов. — Видать, в гипсе».

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.