Такой веселый человек

— Веселый. Это хорошо». Тебе лежать полагается. И терпеть. Вот и все... Как звать-то?

— Василий.

— А меня — Анной. Она ушла.

— Ничего баба, в порядке, — заметил Черепанов.

— Баба! — вдруг с какой-то обидой передразнил его Рубцов. — Бабами сваи забивают!

— Что у нее с глазом-то? — как бы уходя от спора, спросил новенький.

— Муж у нее пьет...

— Ох, я бы давил таких мужиков! — с неожиданной злобой произнес Василий. — Уж коли сошелся с женщиной, она должна украшать тебя, а ты ее холить!

И эти слова его заставили их тут же забыть о возникшей было размолвке.

Толик куда-то вышел.

Через полчаса под дружный хохот анекдот о дистрофиках обошел всю травматологию; Рубцова теперь никто не называл по имени, а только по прозвищу — Боцман, и нулевая палата, а за ней остальные решили: новенький — человек хороший, главное, веселый.

Так начались для Василия Черепанова больничные дни, похожие друг на друга, как речные, обкатанные голыши.

Боль, непрестанная, колющая, долго еще не уходила из его тела. Днем-то можно было терпеть. Днем между ним и болью вставали солнечный свет, трещина на потолке, стыд здорового человека за свою слабость, шаги в коридоре, бряцание посуды и еще какие-то звуки, разговоры с соседями, обходы врачей, завтраки, обеды и ужины, Анна — нянечка». Днем можно было терпеть. А ночью он оставался с болью один, на один, и она казалась ему каким-то живым существом, которое хочет унизить его, отнять не только сон, но и мысли, желания. И вот тут-то начиналась борьба настоящая. У этой борьбы уже были свои проверенные хитрости. Можно было считать до ста, до тысячи, до десяти тысяч или вызывать перед глазами бредовое кружение разноцветных пятен, лиц, тел, устать от этого и тогда заснуть. Но такое удавалось редко. Можно было расслабиться, как сдаться на милость победителя, и ждать, пока боль сама утомится. Но и этого почти никогда не случалось. Можно было взбунтоваться, двигаться назло ей — приходило минутное облегчение, минутное, не больше.

Тогда Василий начинал вспоминать свою жизнь. Лезла в голову всякая ерунда.

Пристанишка на далекой болотистой речке в Якутии. Гусеница крана на бревенчатой слани. Слань хлябает в черной жиже. А е кабине, перегретой на солнце, сидит он, Василий. Мошка кровянит лицо, шею. Даже в кабину она набивается тучами. Но рук нельзя оторвать от рычагов мотора, чтобы вытереть кровь, пот: каждую секунду надо следить не только за грузом на крюке, но и за тем, чтобы кран не перевернулся на скользких, прыгающих бревнах. Тогда стояли белые ночи, и Василий не вылезал из крана часов по двадцать. Северное лето короткое, как перелет куропатки, — надо было спешить. Зато и выгонял Василий в день рублей по пятьсот, старыми.

Где они, эти деньги? Улетели, как голуби, не спросясь!.. Их было жалко. И не жалко. Чтобы забыть о них, Василий долго ломал голову, сколько сил в двигателе «Компаунд»?.. Четыреста пятьдесят. А цилиндров?.. Двухцилиндровый, двукратного расширения...

Эх, не повезло ему в Сосногорске! Василий, рассчитавшись с Севером вчистую, плыл на пароходе из Якутии. В одной каюте с ним семья: муж, жена и дочка, так назвались они. Правда, Василию с самого начала показалось: вроде бы чересчур потрепана, старовата дочка для своих родителей. Но мало ли чего не бывает! И он доверился им, все ж таки люди семейные. В Пеледуе, где пароход стоит всего пять минут, Василий вернулся из буфета в каюту — ни семьи, ни чемоданов, ни его пиджака, в котором лежали все деньги. А пристань уже не видна за поворотом, не прыгать же в воду!

До Сосногорска он добирался железной дорогой, зайцем. Думал, хоть здесь встретит кого знакомых, ведь Василий плотничал в Сосногорске, когда тут все только еще начиналось. Но дружки его, как и он сам, давно подались отсюда. Пришлось наняться на работу.

И тут еще чертова машина!..

Когда он вспоминал все это, казалось ему, боль становится сильнее, давит, душит и невозможно было дождаться шести утра. В шесть дверь откроется, желтый, такой телесный свет вольется из коридора, войдет Анна с влажной тряпкой в руках, станет бесшумно протирать и без того чистые спинки кроватей, подоконник, радиаторы отопления. И тогда боль отступит, снова можно будет вернуться к жизни, пусть мелочной, больничной, но реальной жизни.