Сухие холмы Киммерии

Молодой Волошин был либерален, участвовал в студенческих беспорядках, за что его в конце концов и изгнали из Московского университета. Прервав таким образом учение, он путешествовал, писал статьи о зарубежном искусстве и холодноватую, в основном созерцательно-пейзажную лирику. Молодая филологиня, пишущая нынче диссертацию о раннем творчестве Волошина, особо выделяет тему драгоценных и полудрагоценных камней, с которыми молодой поэт сравнивал море, небо и прочие недрагоценные вещи.

Словом, вполне можно было предположить, что жизнь Волошина пройдет без громких побед, но и без тяжких печалей за спиной Бальмонта, Брюсова, Анненского и Блока, в скромной шеренге второстепенных поэтов начала века.

Ну кто бы тогда подумал, что спустя полвека после смерти слава Волошина будет расти и расти, что дом его в поселке Планерское станет местом почтительного паломничества, чем-то вроде крымской Ясной Поляны, а к его могиле на вершине довольно высокого холма тысячи ног пробьют такую широкую тропу, что, пожалуй, уместнее будет назвать ее узкой дорогой.

Максимилиан Александрович Волошин был человеком творческим в самом широком смысле слова. Творчество в широком смысле слова и обеспечило ему вполне заслуженную признательность потомков.

У Грина не было своих городов. Айвазовский увеличил красоту и славу своего города. Волошин в каком-то смысле сделал еще больше: он создал свой город.

Ну, город — это громко сказано. Планерское и сейчас-то поселок, а в начале века была просто деревня со старинным названием Коктебель, что, впрочем, переводится красиво: согласно путеводителям, «Страна голубых вершин», если верить местным жителям, «Долина голубых скал». Но маленький Коктебель по влиянию на отечественную культуру стоит, может быть, десятка иных городов.

Кстати, этот поселок, вытянувшийся километра на два вдоль залива, старше Москвы на добрых пятьсот лет: уже в VII веке здесь было поселение тавров. Один из нормальных парадоксов Восточного Крыма...

Вернувшись в Коктебель из Парижа, где он прожил довольно долго, Волошин начал строить новую дачу — недалеко от дома матери, почти на самом берегу. Дача получилась большой, красивой и оригинальной, с просторной мастерской, высокими лестницами и площадкой на крыше, похожей на капитанский мостик, — хозяин из лирического поэта вышел неожиданно хороший. Даче было дано обязывающее, достаточно претенциозное название «Дом поэта».

О чем думал Волошин, осваивая кусок земли на песчаном побережье, столь бедном лесом и пресной водой? Уж, наверное, не о климатических и лечебных прелестях будущего курорта.

Спокойные, умные глаза Волошина смотрели на жизнь внимательно и видели многое. Например, то, что русское общество живет скучно и в общем-то плохо. Даже интеллигенция следует в быту чиновничьей регламентации: заранее известно, куда что надеть, к кому пойти в гости, какими словами поздравить именинника и как подписаться в конце письма. Сохранились снимки русских пляжей на рубеже века: на ровном песочке лежат молодые люди в черных брюках, жилетках и лакированных туфлях.

Пожалуй, на таком фоне туника и венок имели некоторый смысл, как десятью годами позже желтая кофта молодого Маяковского.

Не имея возможности существенно повлиять на жизнь страны в целом, Волошин, человек деятельный, решил преобразовать ее хотя бы в пределах окоема, сделать творческой, свободной, человечной.

Волошин всегда был гостеприимен, его дом был открыт, а стол накрыт и для случайных странников, и для известных деятелей культуры, и для самоуверенных молодых людей, которым еще только предстояло стать известными деятелями культуры. В опасные годы гражданской войны и в голодные годы после ее окончания гостеприимство Максимилиана Александровича приобрело форму более строгую и обязывающую: он устроил в своем доме своеобразную коммуну для творческих людей. В печати цитировалось его письмо А. И. Полканову, замечательному крымскому краеведу:

«Рекомендую привезти мешок для сена и обеденный прибор с тарелкой... Прислуги нет. Воду носить самим. Совсем не курорт. Свободное дружеское сожитие, где каждый, кто пришелся «ко двору», становится полноправным членом. Для этого же требуется: радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни».

Как видим, несмотря на тунику, Волошин вовсе не был оторванным от жизни мечтателем: высокая духовность прекрасно сочеталась в нем с вполне конкретной практичностью. Романтическая идея воплотилась в жизнь с редкой фундаментальностью: гостями волошинской дачи в разное время были М. Цветаева, И. Эренбург, М. Булгаков, К. Чуковский, А. Толстой, А. Спендиаров, К. Петров-Водкин, А. Ферсман, К. Богаевский... На стенах дачи, выложенных из ноздреватого крымского камня, не вешают мемориальных досок и правильно делают: стен бы не хватило. Дача, авансом названная «Домом поэта», действительно стала Домом поэта, и теперь это имя звучит не претенциозно, а точно.

Пожалуй, именно благодаря Волошину в маленьком поселке у моря возникло и утвердилось то неуловимое и драгоценное, что до сих пор называют «духом Коктебеля». Барды, поющие на набережной, импровизированный концерт скрипача или флейтистки на склоне холма, бесчисленные выставки молодых художников — листы, разложенные по скамейкам, — все это, может, странно смотрелось бы в ином месте, а здесь привычно и как бы даже необходимо.

Эпоха революционных потрясений повернула судьбу многих художников, но круче всех, наверное, судьбу Волошина. Холодноватый, мастеровитый лирик стал глубоким, предельно искренним, безоговорочно большим поэтом. На поздних фотографиях отчетливо видно: личность определилась, лицо оформилось, приобрело выразительность, законченность и мощь. Нужда в венке отпала. Да и глаза теперь умными не назовешь, слабовато определение: у позднего Волошина глаза мудреца и провидца.

Поэт не успел стать стариком — он умер пятидесяти пяти лет, все-таки от болезни легких. Холм, на вершине которого он похоронен, носит старинное название Кучук-Енишар, но оно почти забыто: все называют этот холм горой Волошина.

Город, построенный Максимилианом Александровичем, чем-то похож на гриновский: его население так же текуче и юно. Но в отличие от Зурбагана и Лисса у него есть совершенно определенное место на земле: «Дом поэта» и вся его большая округа, исхоженная, изъезженная, исплаванная Волошиным, легко узнаваемая в его стихах и картинах, точно привязанная к множеству вполне достоверных легенд, живущая, конечно же, по своим сегодняшним законам, но в чем-то важном — и по романтической, человечной, благородной традиции Волошина.

Случайный, но такой справедливый подарок природы: там, где скалы Кара-дага обрываются к морю, обрыв этот, если смотреть от «Дома поэта», имеет волошинский профиль...