Сухие холмы Киммерии

Впрочем, место последнего вздоха большого значения не имеет: если Феодосию с полным правом можно назвать городом Айвазовского, то Старый Крым городом Грина не назовешь. У Александра Степановича Гриневского вообще не было своих городов, никакое имущество к его рукам не прилипало.

Вглядитесь в фотографию: впалые щеки, спутанные волосы, сумрачные глаза. Типичное лицо неудачника! Он и был неудачником — на наше счастье, как ни горько это признать.

Кто в детстве не мечтал о путешествиях, приключениях, неожиданных встречах, внезапных опасностях и чудесных спасениях? Все мечтали, но потом становились взрослыми.

Грин не остался ребенком — он тоже повзрослел и даже постарел. Просто его мечта была нашей не чета.

Молодой человек из провинциальной Вятки, не имевший ни здоровья, ни состояния, как мог, боролся с судьбой. Победила судьба: единственное заграничное путешествие матросом на корабле кончилось худо — болезнью. Даже к Крыму в конце жизни Грина накрепко привязала, увы, не столько романтика, сколько чахотка.

Мечтал о морских просторах, о джунглях вдоль великих рек, о бесконечно сменяющихся городах, а умер в бедненьком домишке, в комнатке тесней корабельной каюты. Хорошо, что могила его в Старом Крыму не затерялась.

Герои Грина оказались удачливей автора: он своих алых парусов так и не дождался.

Но — парадокс профессии: что плохо для человека, то хорошо для писателя. Жизнь, о которой мечталось, Грин не прожил и, может, именно поэтому с такой силой и проникновенностью ее написал. Судьба закрыла перед ним дальние страны — он придумал свою дальнюю страну. Кто-то из коллег остроумно и броско назвал ее «Гринландией».

Название прижилось, и на долгие годы «Гринландия» стала как бы символом беспочвенной романтики, фантазии, начисто оторванной от реальной жизни. Грина не издавали — предполагалось, что молодежь должна мечтать на научной основе и байки про героев с иностранными именами ей ни к чему...

Я прекрасно помню время — самое начало шестидесятых, когда Гринландия вдруг ожила, населилась и буквально на глазах стала территориально и численно расти, превращаясь в невоинственную великую державу. Это была славная пора первых молодежных строек, пора ошибок и подвигов, честных иллюзий и корыстного обмана, пора, когда книжная мечта вдруг слилась и сплавилась с реальной работой. Эшелоны шли на восток, ставились первые палатки, в дощатом бараке открывали молодежное кафе и называли его «Алые паруса». Только так. В крайнем случае «Ассоль» или «Бегущая по волнам».

Символом этой гриновской эпохи, длившейся лет пятнадцать, не меньше, для меня остался Руслан Галимов — строитель КамАЗа, бывший детдомовец, татарин, писавший талантливые стихи по-русски, черноволосый и черноглазый крепыш в зеленой штормовке с надписью поперек спины «Зурбаган».

Постепенно мода схлынула, но что-то осталось, а именно: спокойная и устойчивая любовь к невезучему романтику из Вятки, с такой силой и болью написавшему о Несбывшемся (это не я, это он поставил в начале слова прописную букву).

Над могилой Грина в Старом Крыму ныне установлен памятник — нечто металлическое, романтическое, блестящее. Честно говоря, я этот памятник не люблю. Во всяком случае, место ему не здесь. Ведь гриновские корабли, с алыми парусами и без, благополучно продолжают свой бег по волнам времени, будоража воображение сегодняшних подростков. И судьбы романтических героев складываются удачно: Ассоль и Грей находят друг друга, Фрези Грант помогает морским скитальцам, любящие люди живут долго и умирают в один и тот же день.

Нет, гриновским персонажам место среди живых. А здесь, на маленьком кладбище маленького городка, лежит человек, сполна оплативший наши сладкие минуты над книгой горькими часами своей жизни. И очень не хочется, чтобы те же волны времени поглотили навек память о худой руке, водившей пером по бумаге, о впалых щеках, спутанных волосах и сумрачном взгляде.

Читайте Грина, развивайте фантазию, набирайтесь благородства у героев с непривычными именами, но хоть изредка вглядывайтесь в изможденное лицо на фотографии.

Александр Грин придумал одну жизнь, а прожил другую. Максимилиан Волошин оказался последовательней: он не только придумал жизнь, сильно отличавшуюся от окружающей, но и довольно долго этой придуманной жизнью жил.

В его фотографии тоже стоит вглядеться попристальней.

Вот одна, в рост. Невысокий полный мужчина лет тридцати с добродушным бородатым лицом. Но что-то вроде античной туники, что-то вроде античных сандалий и венок из полевых цветов на голове. Маскарадный костюм фавна? Ничего подобного, ежедневный костюм поэта Волошина. Во всяком случае, именно такое одеяние внедрялось в сознание гостей в качестве обиходного.

Однако, повторяю, вглядеться стоит попристальней, иначе можно упустить нечто важное и прежде всего — спокойные, умные глаза. Туника туникой, венок венком, а мысль уже тогда шла в глубину.

Как и у Грина, у Волошина были слабые легкие. Но в отличие от Грина имелось некоторое наследственное состояние, которого матери будущего поэта хватило, чтобы купить участок земли близ маленькой деревушки у моря, построить дом и увезти мальчика в Крым от северных холодов и промозглости.