За кадром

На прошедшем осенью прошлого года «Круглом столе» киноведов и кинокритиков М. Б. Ямпольский четко и аргументированно обрисовал силуэт кинопроблемы, профессионально обозначив ее наиболее болезненные точки:

— В советском кино существует полюс высокой художественной кинематографии, но чрезвычайно слабо представлено развлекательное, массовое кино, культивируемое в основном профессионалами невысокого класса. Такое положение можно было бы только приветствовать, если бы презрение к коммерческому кино породило у нас сплошной поток шедевров. Но, увы, шедевров у нас не слишком много.

Основная масса кинопродукции не привлекательна ни для ценителя искусства, ни для любителя развлечений. С точки зрения зрительских предпочтений большинство отечественных фильмов — это фильмы ни для кого.

...Наш кинематограф традиционно сосредоточен на проблемах психологии героев, сущности социальных конфликтов в фильме, перипетиях сюжета, почти всецело относящихся к литературной основе фильма.

...Стремление к тотальной вербализации, устранению бессознательного, хотя и идет под знаком осознания скрытого, чаще всего лишь цензуирует, вытесняет то, что страшно предъявить на всеобщее обозрение. Думаю, что почти законодательный запрет на эротику и жестокость в нашем кино далеко не случайно соседствует с культом словесного. Не будучи сторонником внедрения натурализма в фильмы, я все же считаю, что было бы неплохо подвергнуть наше кино всестороннему психоанализу. В результате мы, возможно, могли бы узнать немало поучительного о том, что же воистину скрывается за традиционным «целомудрием» наших фильмов.

...Даже поверхностный взгляд на опыт мирового кино показывает, что наиболее сильная идентификация зрителя достигается с актерами, обладающими особой притягательностью, которую я бы не рискнул назвать лишь притягательностью неординарной личности. Хемфри Богарт и Джеймс Дин, Марлен Дитрих и Брижит Бардо не так часто создавали на экране глубокие психологические образы. Речь, по-видимому, должна идти о том, что определяется ханжески табуированным у нас словом «эротика». Думаю, что максимальная идентификация достигается с актером, обладающим особой чувственной эротической привлекательностью. Я понимаю эротику здесь в самом широком смысле, в том смысле, в каком с вполне положительными обертонами употреблял это слово еще в начале 20-х годов Бела Балаш. Речь вовсе не идет о разнузданном сексе или порнографии, речь идет о нормальной чувственной привлекательности лица и тела, во многом создаваемой на экране с помощью, например, особого освещения, особой «подачи» тела актера. Думаю, что следует внимательней вчитаться в работы Эйзенштейна, сознательно использовавшего эротический элемент даже в таком своем фильме, как «Броненосец «Потемкин».

Поразительно, с какой непреклонной последовательностью изгонялась эротика из советского кино, как нечто чуждое нам.

Советский актер за редкими исключениями — десексуализированное существо. Иногда эта десексуализация принимает оттенок физической феминизации актеров, как, например, в случаях с прекрасными профессионалами — Табаковым, Богатыревым, Калягиным, Мягковым и многими другими. И все же огромный зрительский успех Филатова и Янковского говорит сам за себя...

Советский актер или актриса оказываются в тяжелом положении. Они вынуждены всеми актерскими средствами компенсировать то, чего у них нет, то, что в них часто насильственно подавляется или игнорируется режиссером.

В результате возникает особый «синдром» актерской компенсации подавленной чувственной сферы, выливающийся в истероидность поведения. Всем нам хорошо известны стандартные сцены, когда герои орут. Любопытно, что эти сцены чаще всего встречаются именно в производственных фильмах (и столь же часто в «военных»), в которых вечные прорабы в грязных спецовках у телефонов, впадая в истерический коллапс, требуют бетона (любопытно, что точно так же орут в полевой телефон, требуя снарядов, измученные комбаты в «военных» фильмах). Структурное сходство «военных» и производственных фильмов в нашем кинематографе очень высоко.

Сам телефон здесь — знак отсутствия физического контакта, а крик как бы стремится заглушить отсутствие нормальных человеческих отношений. Мне кажется, что во всем мировом кино актеры кричат меньше, чем в десятке наших производственных фильмов средней руки. Вообще накачка искусственного драматизма в этих фильмах (будет выполнен план или не будет) свидетельствует о наличии этих компенсаторных механизмов.

...Ядерная модель отечественной киномифологии сформировалась в 30-е годы и все еще несет на себе печать того периода... Преодоление этих мифологических схем — неизбежный этап в процессе обновления всего советского кино, но оно же весьма существенно и для судеб массового кинематографа. В 30-е годы киномифология была весьма эффективной и обеспечивала кассовый успех фильмов, так как соответствовала зрительским ожиданиям и социальным мифам в широком смысле слова.

...Для изменения сложившегося положения нам следует бесстрашно и трезво подойти к тем проблемам, которых мы избегали как огня, в том числе и к таким непривычным и щепетильным, как эротика или мифология

кинематографа сталинского периода. Наивно полагать, что от того, что мы не замечаем проблем, они перестают существовать.

В кадре — Татьяна Друбич

— Как вы считаете, готов ли наш зритель к восприятию кинофильмов, где есть «эротические» сцены?

— Зритель очень разный. Все зависит от воспитания, культуры, опыта, возраста. Но одно я понимаю точно: если «эротическая» сцена (все же термин неопределенный в нашей жизни) существует в системе неповторимого, прежде всего индивидуального, опыта художника (автора), тогда это волнует, тогда это нравится, не воспринимается как отдельный, специальный трюк. Эротика существует как естественная закономерность образа, как сама жизнь во всей ее сложности и невозможности существования одного вне другого. Если эротические сцены соответствуют всей художественной структуре картины, если они логичны, как выдающиеся эротические эпизоды в фильмах Висконти, тогда это прекрасно. Нам для начала, мне кажется, нужно научиться обсуждать эротику как предмет искусства, а не как предмет морали. Я вспоминаю письма зрителей после фильма «Спасатель», где есть совершенно безобидная, очень правдивая сцена. Герой картины уходит в армию, на душе у него муторно, и вдруг — короткая отсрочка. Появляется еще один свободный вечер. И вот он встречает девушку. Она ему нравится. Он приводит ее домой... Потом они молча сидят, она — чуть прикрыта. И все. Ничего ' больше. Письмами завалили. Зрители к тому же перепутали меня с актрисой, которая играла эту девушку, что тоже говорит об уровне зрителей. Писали мне. Писали моей матери. Как вам не стыдно: мой сын, дескать, в армии, и какими же глазами я буду смотреть ему в глаза, когда он вернется?!

А если его девушка поступит так же?!

Или вспомнить картину «Избранные». После нее писали семьями, трудовыми коллективами. Негодовали, возмущались сценой, в которой моя героиня отдается противному ей человеку во имя спасения любимого, не понимая, что любимый ее предает. Ситуация знакомая, как бы ничего особенного. После этой сцены маленький мальчик — по фильму мой сын — убивает моего возлюбленного (его играет Леонид Филатов). Так вот писали: как же вы допускаете такое по телевизору, да еще в 19.30, да еще в воскресенье, когда усаживаются семьями перед голубым экраном. Какая-то бабушка возмущалась, что села смотреть вместе с внучками и вдруг такое показывают, отчего у нее опустились к полу глаза. А ее великовозрастная, шестнадцатилетняя внучка, «голубиная душа», спрашивает: «Бабушка, а что с тетей делают?..» — и возмущается как бабушка. Но больше всего меня поразило другое: никого не взволновало, что в фильме мальчишка убивает человека. На это смотреть не страшно. Убить не страшно, а постельная сцена — кошмар, порнография.

В нашем отечественном кино люди размножаются бесполым путем, почкованием, как растения. Да что там кино. У нас на приемах врачи говорят уже механически: «Разденьтесь по пояс». Как будто у нас человек существует только по пояс. Ниже пояса — уже не личность, уже не обсуждается. Преодолеть это очень трудно.

Я как-то случайно попала на зайцевский показ мод. Он, комментируя модели, говорил: а это для русской женщины. Для нее мы разрабатываем специальные костюмы. Мы ищем компромиссные варианты одежды... Цитирую, возможно, неточно, но за смысл ручаюсь. Я согласна, нужно учитывать национальные особенности, но в пределах разумного, не закомплексовывая и без того запуганное, запутанное сознание наших людей, годами не разбирающихся, что хорошо, что ложно и до какой степени позволено.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.