Потом таких недоразумений было еще больше.
И очень уж они меня мучили, потому что оставались неразгаданными, таинственными. Скоро я почувствовала, что Одарка что - то знает, но скрывает.
Ну и пусть. Пусть, решила я, пока что дурачат меня, я и сама дознаюсь, ничего, однако, я не узнала: не одна же Одарка в голове. В селе в ту пору приключалось столько необычного! Почти каждой ночью появлялись партизаны, разоружали часовых, уводили лошадей, захватывали на фашистских складах продукты, смело гуляли по селу, словно тут и фашистов не было и войны никакой. А наутро все, как в сказке, исчезало, утихало, оставались одни лишь листовки, ходившие по рукам, да лютая ненависть к непрошеным гостям. И все жили тогда только этим: друг другу передавали, рассказывали, добавляя к тому, что происходило, и кое - что от себя.
Роман Загоруйко - это имя повторялось всюду: и в громких разговорах, и в беседах втихомолку, и в партизанских листовках, и в замызганных объявлениях гитлеровцев о розыске партизанского вожака. Когда возле скотного двора затевалась игра в партизан, между мальчишками всегда возникал спор, кому быть Загоруйкой.
Этого Загоруйку я видела еще до войны. Он также был карпушинским, но где - то учился. Летом он иногда приходил к Одарке. Вроде как обыкновенный. Кто же мог знать тогда, что он станет таким героем! «Хоть бы толком на него посмотрела!» - пожалела я потом. Ну, может, что и приврала бы, но сколько же я могла бы тогда рассказать людям о знакомом, знаменитом Загоруйке!
Мне кажется, никогда не было такой жары, как на той неделе. Вечером я почти больная пригнала корову с выпаса: от знойного солнца разболелась голова, тошнило. В хате было душно, шумели соседки, и я забралась к Одарке. В ее комнате было прохладно, от матраца пахло свежим сеном; я завалилась на кровать и не почувствовала, как уснула.
Позднее меня кто - то будил, бубнил над ухом: «Ужинать», - но вставать никак не хотелось, и меня оставили в покое. Сквозь сон я еще слышала, как Одарка отодвинула мои ноги к стене, что - то пробормотала, а потом и сама легла.
Ночью я проснулась оттого, что меня кто - то поглаживал по щеке. Маленькая нежная рука сестры - я сразу же узнала. Но не успела я отозваться, как Одарка отвела руку и тихо кому - то сказала: «Нет, ничего. Слит. Утомилась».
Меня словно холодной водой обдало: «Вот она, наконец - то, вот она тайна!...» Я даже дышать перестала, прислушиваясь. Чуточку только раскрыла глаза и осторожненько повернула голову.
В комнате было тихо, темно, даже окно нельзя было сразу различить. Где - то далеко гремел гром, вдруг на фоне окна вырисовалась человеческая фигура и опустилась на край столика.
- Как же ты? - спрашивала Одарка. - Сегодня пришел в Карпушино?
- Только что. Хлопцы разошлись по местам, а я забежал к тебе. Остаток сегодняшней ночи мой.
- Уже с задания?
Мужчина промолчал. Теперь уже совсем близко прогремел гром, надвигалась гроза.
- Нет, не беспокойся, я не голодный, - поспешно отозвался он. - Иди сюда. Расскажи, как ты тут?
Одарка приблизилась к нему.
- Что я? У меня все в порядке. Четверку новичков получили? Они и не догадываются обо мне, полагают, что это кто - то из ваших побывал на развалинах сушильни. Дошли без приключений?
Молния извилистой линией разрезала небо и ослепительно скользнула по оконному стеклу. Одарка отпрянула в сторону.
- Роман, иди сюда, сядем тут.
«Загоруйко! - будто кто выстрелил в меня этой фамилией, я даже вздрогнула. - Он самый, живой Загоруйко!...»
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.