Старшая сестра

Но однажды Одарка исчезла. Ждали день, другой, а она все не появлялась. Микола уже думал, что ее, быть может, отвезли в Германию; мать тайком вытирала слезы, еще больше пугая нас. Наши сомнения пытался рассеять дед, который вообще - то редко вмешивался в домашние дела.

- Одарка скрывается, - успокаивал он. - Узнала, что будут ловить, и скрылась. Но вы и не думайте кому - нибудь пискнуть об этом. Потому что, когда станет известно, к нам придут с обыском в первую очередь. А там, гляди, не будет старшей - заберут кого - нибудь из вас. И ты не хнычь, что же это она у тебя, маленькая или впервые из дома ушла? - крикнул дед на мать.

Мы терпеливо молчали несколько дней, пока Одарка снова не появилась. В это утро я почему - то поздно встала. Вышла во двор и вижу: она сидит на ворохе убранной фасоли и очищает ее.

- Ты почему так долго спишь? - встретила она меня.

- Да так... - смутившись, забормотала я и, радостная, подбежала к ней ближе... и не узнала.

Глаза грустные-грустные и какие - то незнакомые, застывшие, а сама бледная, исхудавшая, как после тяжелой болезни. И фасоль она лущила так, лишь бы что - нибудь делать. Налущила полную горсть, потом как бы взвесила на ладони, безразлично разжала пальцы, и фасоль покатилась...

- Мне так и не удалось узнать, куда она ходила, отчего так устала. Подошел дед, дети прибежали - помешали нам. А позднее, когда я прижалась к Одарке, как - то само собою вышло так, что не успела я и слова сказать, как вся она вдруг задрожала и заплакала - горько, безутешно, обливая меня своими горячими слезами. Сердечко мое испуганно затрепетало: что - то случилось!

- Галочка, сестричка моя маленькая! - прошептала она и, не удержавшись, снова зарыдала. - Того, который ночью... помнишь?.. Теперь уже нет. Его нет...

Из того, что она сказала тогда, глубже всего в память запало одно слово: «нет».

Только на другую ночь она взяла меня к себе и, как взрослой, рассказала все по порядку... Загоруйко со своей группой был на задании - топил фашистские баржи, которые должны были отплыть в Германию с награбленным у нас хлебом. Все уже было сделано, но неожиданно охрана заметила партизан, и им пришлось принять бой. Там и ранило его. Одарке передали о случившемся через связного, и она побежала туда; застала его еще в живых, но незадолго до кончины. Похоронила и по приказу командира отряда вернулась домой.

- Сказал он что - нибудь? - допытывалась я, вспоминая его голос и сказанные им красивые, ясные слова.

- Ему трудно было говорить.

- А тебя узнал?

- Меня?.. Узнал... Вспоминал свою мать... И все наказывал своим хлопцам не выпустить живым ни одного фашиста.

- А тебе, тебе что он сказал? - почти закричала я сквозь слезы, но сестра уже молчала...

Я живо вспомнила грозовую ночь. Стало нестерпимо больно.

Через месяц на нашей дороге загрохотали родные советские танки... Одарка, оправившись от горя, радостно встречала их. В доме принимали и угощали солдат, подносили им цветы, всем селом чинили взорванные фашистами запруды... Неделю спустя Одарка куда - то съездила, вернулась домой и заявила, что завтра ей снова в путь - дорогу... и, может быть, надолго.

Помню, по утрам свежо было, а ночами подмораживало. Кое - как одевшись, мы всей семьей вышли на дорогу, чтобы проводить Одарку. А она весело разговаривала с матерью, дедом, соседями. Когда со всеми распрощалась, одной мне тихо сказала: «Если я не вернусь, ты не забудешь меня?»

Я словно онемела и лишь головой кивнула. Она остановила попутную машину, ловко вскочила в кузов, легкая, подвижная, в темном осеннем жакете... Помутневшими от слез глазами я проводила машину, пока она совсем не скрылась в клубах пыли.

Одарка, как я позднее узнала, имела подготовку медицинской сестры и ушла на фронт, в действующую армию. А то прощание - последнее воспоминание о сестре. Встретить ее нам уже не довелось.