Северные сны

Лукашин снова сделал перегазовку, сбивая мерный гуд мотора, потом распахнул дверцу и, уклоняясь от жестких, словно набитых толченым стеклом хвостов пурги, взглянул вверх: а вдруг ветер только понизу идет, а наверху тихо и звезды сквозь снег просвечивают? Сориентироваться по звездам всегда полезно. Но нет. Наверху тоже мело, ничего не просвечивало сквозь густую снежную наволочь, стремительно несущуюся над головой.

Он не сразу понял, что отклонился в сторону. Посмотрел на часы – уже пора бы прибыть в гугинскую бригаду. Но, увы, никаких следов бригады он не встретил. Хотя в пурге и трудно что-либо различить, да еще в зимнее время, когда полярная ночь стоит, а все-таки можно встретить эти следы. Особенно если человек бывалый, он всегда следы найдет. А Лукашин считал себя именно таким человеком.

– Стоп! – скомандовал он себе. – Не спеши. Оглянись по сторонам... И спокойно, спокойно...

Он знал, что такое заблудиться в тундре. Да еще зимой. В пургу. Почувствовал, как по лицу проползло что-то холодное, стекло за воротник... Если заблудишься, тут никакая машина не спасет. Пока трактор будет работать, будешь еще жить, но как только движок съест последнюю ложку солярки и заглохнет – тут, увы, не дано жить. Замерзнешь.

Остановив трактор, Лукашин выбрался из кабины и, увертываясь от снеговых бичей, спрыгнул с гусеницы вниз. Прошел вперед, к радиатору, где плавили в яркую желтизну пространство фары, стал между ними. Вгляделся вперед. Ничего приметного. Посмотрел вправо, влево – тоже ничего. Куда же он отклонился, в какую сторону – в правую или в левую? Вот этот ребус и предстояло Лукашину разгадать. Если он разгадает, то и сам спасен будет, и гугинскую бригаду от ЧП спасет. «Спокойно, Лукашин, спокойно... Постарайся сориентироваться. Ну куда ты отклонился, куда?» Он плотно прижался спиною к теплому радиатору трактора, ощутил позвоночником, лопатками, сердцем своим дрожь, исходящую oт железного чрева машины.

Вдруг увидел, как совсем недалеко из густой снеговой каши вытаяли три точки, приблизились, заметно увеличились в размерах. Лукашин помотал головой неверяще: неужто медведь? Или блазнится все-таки?

Но не успел ответить на вопросы, которые задал сам себе, как три точки сдвинулись вправо и растворились в серой воющей каше.

Свят-свят-свят! Лукашин сдернул с руки варежку. Вытянул руку перед собой. Пальцы дрожали. Он засунул их себе в рот, укусил: не сон ли это? Ощутив боль, понял: не сон.

Перед ним снова появились три точки, приблизились и снова ушли вправо, будто медведь ходил совсем рядышком, чертил круги. А может, это указка, что надо забирать вправо, ориентир, так сказать?

Лукашин попятился. Цепляясь рукою за гусеницу, добрался до кабины. Перед тем, как залезть в нее, взглянул на сани – целы ли? А то ведь так и потерять их немудрено. Сани с грузом были на месте.

Он залез в кабину, захлопнул дверцу. Перед тем, как тронуться дальше, пожалел: жаль, что ружье с собой не захватил. Оружие, каким бы оно хилым ни было, всегда смелость придает. А у Лукашина оружие дома есть. И не хилое: вертикалка шестнадцатого калибра.

Страха не было – только какое-то странное ощущение пустоты, космической невесомости, смутной тревоги, что, как рассказывают фронтовики, почти всегда возникала у солдата перед тяжелой атакой, когда надо было идти на кинжальный огонь. Вместе с тем им овладело спокойствие, чувство холодного расчета и одновременно – лихости, когда все бывает нипочем. Приняв движение трех точек вправо за некий посланный свыше знак, Лукашин тронул трактор с места, потянул рычаг поворота на себя, беря вправо.

Потом, подумав немного, еще добавил чуть-чуть, передвинул рычажок газа на полный. Затарахтел-закхекал движок, из трубы полетели густые искры, крахмально завизжал снег под гусеницами, завыла оскорбленно, злясь на Лукашина, пурга.

Когда он остановился во второй раз, чтобы снова сориентироваться, и приподнялся на сиденье, счищая со стекла нагар, посбивал кулаком налипь, прикипевшую с той стороны, то перед радиатором снова возникли три знакомые черные точки – два смешливых любопытных глаза, в которых, как показалось Лукашину, отразились огни фар его трактора, и сухой, настороженный нос с чуткими стволами ноздрей. Лукашин даже отпрянул назад, вжался в сиденье: свят-свят-свят! Точки приблизились, медленно двинулись вправо и исчезли.

Чего они показывают, чего желают? Или кого?

Страха по-прежнему не было. Лукашин посмотрел на часы – уже довольно много времени он плутает, еще полтора-два часа, и солярка в топливных баках сойдет на нет.

Он сильнее вжался в сиденье и, когда перед радиатором опять показались черные точки, дал газ. Но в последний момент не выдержал, потянул на себя правый рычаг – а вдруг это действительно медведь? Не привидение, а милый северный умка?

Ровно через полтора часа у него кончилось горючее – дизель остановился на высоком вскрике, будто живое существо, которому по горлу рубанули ножом, в моторе что-то захрипело, забулькало, и тут же наступила тишина. В первый момент Лукашин испугался – все, пропал! – но в следующий миг он одолел собственный испуг – еще не все потеряно, у него есть запасная бочка солярки, тросом к саням прикрученная.

Вдруг он услышал далекий, но очень отчетливый смех. Так мог смеяться только один человек – Метр-с-кепкой: зло, торжествующе, наслаждаясь чужим поражением. Не дошел-таки Лукашин до гугинской буровой. Не дотянул. Смех этот был кощунственным и страшным – ведь Лукашин может погибнуть, заплутав в тундре, окостенеть на морозе, а этот смеется. Н-ну, кулак тебе в поддых!

Заправляться надо было как можно скорее – не то остынет мотор, и тогда черта два его заведешь. Лукашин проворно выметнулся из кабины, захлопнул было за собою дверь, но потом все же приоткрыл ее – а вдруг действительно медведь, тогда надо будет нырять в кабину без задержки. Лишь бы не зацепиться за что-нибудь. Он бросил взгляд в снеговой пятак, освещенный фарами: нет ли там чего подозрительного?