Самый длинный уж

Когда мы шли на усадьбу, я попросил Клавдию Николаевну не наказывать Сашку строго.

- Я не буду наказывать, - ответила рыбовод. - Отчислю с практики, и все.

Это было несправедливо. Я стал объяснять, что Сашка хотела отлить воду из бударки, что ее замысел в основе был благой...

- Благой, говоришь? - переспросила рыбовод, прищурив левый глаз. - А завтра что она еще благое замыслит? У меня двое детей, и в тюрьму садиться из-за ее благих намерений не хочется. Да и времени нет: путина...

Когда я разгорячился и стал настаивать, что главный рыбовод не права в своем решении, Клавдия Николаевна круто свернула с тропинки и привела меня к причалу.

- Вася, отвези товарища за банк, - сказала она без всяких предисловий мотористу катера. - Притомился он по нашему солнышку ходить.

Я скрипнул зубами и прыгнул в катер. Такой бесцеремонности от главного рыбовода я не ожидал. Неужели она не понимает, что я ее так распишу, что на всю жизнь запомнит?

Через день я немного поостыл и решил махнуть рукой на характер главного рыбовода. Все-таки я должен был съездить на тоню... Сашка тоже не маленькая, надо соображать, когда в дырявую лодку лезешь. Утонула бы в самом деле - Клавдии Николаевне пришлось бы отвечать. Плавать бы хоть научилась, раз в такой институт пошла.

С утра я перебрался на пароме через банк и пришел на усадьбу хозяйства. Главного рыбовода я увидел на крыльце конторы.

Я поздоровался и спросил, когда поедем на «Мартышку».

- Не поедем, - устало ответила рыбовод. - С таким народом скоро и шагу не ступишь.

Я осторожно спросил, что случилось.

Клавдия Николаевна недружелюбно поглядела на меня. Ее сильные руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки.

- Крестница все твоя, Клочкина... Голодовку объявила... Позавчера я приказ об ее отчислении подписала, так она с вечера заперлась в лабораторной кладовой... Второй день ничего не жрет.

Подружки под дверями ревут, а я вот в конторе сижу, как дура. Дел невпроворот, а куда уйдешь... Что ей еще в голову взбредет... Только я приказа не отменю, пусть не надеется на свои штучки.

Она говорила еще что-то грозное и сердитое, но в голосе я услышал растерянные нотки.

Признаться, такого от Сашки я не ожидал, но поступок ее мне понравился. И где-то в душе я немного позлорадствовал над главным рыбоводом, которая позавчера выпроводила меня, как мальчишку, с хозяйства.

Теперь я мог отыграться. Я уселся рядом с рыбоводом и, посетовав на строптивый характер практикантки, стал припоминать слышанные и читанные истории трагических исходов, связанных с голоданием. Каюсь, кое-что я прибавлял от себя, и истории обрастали в моем рассказе весьма живописными подробностями. Лицо главного рыбовода из багрового стало землистым, а глаза, спрятанные под пухлыми веками, все чаще и чаще начали перебегать с предмета на предмет. Говорил я, наверное, с полчаса, но кулаки, положенные на колени главного рыбовода, так и не разжались.

«Нашла коса на камень», - подумал я и отправился к месту происшествия.

Возле кирпичного сарая, где находилась кладовая, толпилось человек двадцать. Более половины из них была детвора. Мне наперебой стали рассказывать о случившемся. Оказалось, что вчера рыбовод распорядилась взломать дверь. Но Сашка крикнула в окно, что из кладовой она не выйдет, а если будут выводить насильно, выпьет кружку формалина из большой бутылки. Тогда от двери отступились и принялись Сашку уговаривать добром. Но она заявила, что пока приказ не отменят, будет сидеть в кладовой.