Саламата

- Не так весело, сколько счастливо. - И тут же торжественно, спокойно и твердо объявил матери: - Я обручился, маманя, с Анфисой Андреевной Конягиной.

Если бы на второй день масленицы раздался гром или бы занялся огнем снег, заговорили бы человеческим голосом чебаки, поданные на большой сковороде к столу, - все это удивило бы меньше Шумилиных, Ляпокурову, Саламату и даже меня.

В горнице стало так тихо, что послышался за двойными рамами окон шелест разыгрывающейся метели.

Я ждал оскорбительного выпада против Анфисы. Старые сибирские женщины умеют находить кованые слова, которые остаются с человеком чуть ли не пожизненно. И такие слова, настоянные желчным ядом негодующей, почерневшей от неожиданности Ляпокурихи, готовы были слететь с ее уст.

- Так что же ты, кровь моя, хочешь породнить меня с этой...

Тут недосказанное слово не столь застряло в горле Ляпокуровой, сколько было заглушено ударом по столу кулака Матвея и звоном посуды.

- Маманя! - сказал он гневно. - В нашем роду сыновья на мать голоса не подымали... И я не подыму... На недоговоренное слово и я недоговоренными словами отвечу... Слыхал я от бабки, что мой отец на второй день свадьбы по какой - то причине хотел наложить на себя руки... Я ничего не знаю об этом. И знать не хочу... И никому не дам знать того, что им не положено... Поздравьте меня, товарищи и граждане.

Первой поздравила Матвея, обняв его и троекратно поцеловав, прослезившаяся Саламата. Это окончательно добило Ляпокуриху.

Поцеловал Матвея и я. Да еще подарил ему, может быть, и некстати, хорошую, плетенную в шестнадцать ремешков плетку. Матвей правильно оценил этот мужской подарок, но так как сей «гостинец» помимо моей воли получил подспудное значение, умный Матвей, поняв это, тотчас передал плетку Анфисе:

- Пригодится плетка мужа учить!

После меня несмело поздравили Матвея и Анфису шумилинские снохи, а затем и сыновья.

- И я тебя поздравляю, сын, - сказала Ляпокурова, покидая горницу.

Через час ее увез в Хорошиловку отец Саламаты, а молодежь отправилась к Андрею Конягину.

Матвей, поздоровавшись со стариком, объявил ему о своих намерениях. И тот на прямоту ответил прямотой:

- Если моя непутевая дочь в самом деле будет твоим счастьем, так уж мне - то большего счастья и искать нечего.

На другой день Матвея отвезли на конягинской гусевой. Масленица еще только начиналась. Увязались и мы провожать Анфисиного жениха.

Хорошиловка, тоже старожильская деревня, состояла из ладных деревянных домов, крытых тесом. Большой пустой дом Ляпокуровых ожил с нашим приездом. Матвеева мать не вышла. Нас принимала ее младшая сестра, жившая по соседству. Мы постарались не придавать этому значения, повеселились до сумерек и отправились обратно.

Саламата и Тимофей сидели, как и прежде, на первом сиденье, мы с Анфисой на втором. Под тем же тулупом, при таком же свисте ветра я ехал с другой Анфисой. С Анфисой Андреевной Ляпокуровой... Такой она стала в памятное утро на шумилинской кухне... Такой она осталась навсегда в моей памяти.

Я не собираюсь уходить в сторону и разглагольствовать о том, как преображается девушка, почувствовав сильную руку мужчины, на которую можно опереться.

Увы, такой сильной рукой не была да и не могла быть рука возлюбленного Саламаты, Тимофея. Зато по весне, когда сошел снег, когда истосковавшаяся по солнцу степь заклубилась легкой испариной, Саламата показала такую твердость, которой мог позавидовать даже Матвей Ляпокуров.