Матвей этого и ждал. Он с легким притопом, ритмично кланяясь, зазывал Анфису в пляску. И та, как это делали многие по деревенской традиции танца, отворачивалась, якобы «робея» вступить в танец; наконец «поддалась искушениям» и, как полагалось в ритуале пляски, степенно «проплыла уточкой», а потом, будто входя во вкус, принялась выдавать новые и новые притопы, вовлекая в пляс своего танцора. Матвей отвечал ей лихими коленами, заставляя не сводить с него глаз не только Анфису, но и остальных приумолкших в горнице.

Тут я позволю себе сказать несколько слов, без которых, может быть, и можно обойтись, но мне они кажутся важными. Танец, даже заученный и очень известный, иногда исполняется совершенно по - особому. И все движения танцующего вдруг окрашиваются той особой выразительностью, которая не хуже слов рассказывает о мыслях и чувствах человека. Для меня и для Саламаты, пристально следивших за танцующими, не было никакого сомнения, что Матвей и Анфиса сейчас, танцуя, признавались друг другу в чувствах, вспыхнувших неожиданно не только для присутствующих, но и для них самих.

- Что же теперь станется? - шепотом спросила меня Саламата.

- Даже и не знаю, что тебе сказать, - ответил я тогда. - Что - нибудь да будет...

... Поздно вечером, когда Ляпокуриха храпела на перине и масленичная усталость свалила остальных, мы, то есть Саламата, Матвей, Анфиса и я, не желая спать, заканчивали веселье на кухне, играя в подкидного дурачка и щелкая подсолнухи. Матвей вдруг совершенно серьезно сказал Анфисе, указывая на карты:

- Одного ли только этого дурака тебе сегодня подкинула незадача?

Анфиса остановила игру. Она испуганно посмотрела Матвею в глаза, будто боясь, что он шутит.

А Матвей не шутил, хотя и старался выглядеть шутником в эти мгновения.

- Если останусь я сейчас в дураках, - значит, и стою того. А если нет, загадываю я, - значит, быть мне при тебе самым счастливым изо всех дураков на свете.

Анфиса вынула из своих карт бубнового короля, показала нам и бережно положила за ворот кофты.

На этом кончилась наша игра. На этом закончилось шутливо начатое Матвеем предложение Анфисе стать его женой.

- Вот дура - то я, дура набитая, - сказала мне Саламата, уходя спать в прируб. - Так бы и я могла взять своего Тимошу и спрятать на груди... А я все ходов да выходов ищу. Подходы придумываю. Хватит. Матвей мне сегодня настежь глаза отворил.

Спать я в эту ночь отправился на полати, где старик Шумилин видел уже, по всей вероятности, девятый сон. Анфиса и Матвей просидели не кухне до петухов. И я слышал их разговор. Слышал, не подслушивая. Они говорили громко, не таясь, кажется, не только от меня, но и от всего белого света.

- Если бы знала я, - плакала на груди у Матвея Анфиса, - если бы знала, что на свете живешь ты, разве бы я подняла глаза на всякого другого!... Не ту ты нашел, Матвей. Не ту, - рыдала она. - За меня тебе в глаза всякий посмеется...

А Матвей:

- Пускай, если такой веселый найдется... Я ведь не на вчерашнем дне жениться хочу, а на завтрашнем... Завтрашний - то наш день, Анфиса, таким будет, что вчерашнее ты и сама забудешь...

Матвей, прочитавший, наверно, не так - то уж много книг, никак не мог почерпнуть из них сказанные им слова. Благородный и как - то «нутряно» высокий человек, он сумел этой ночью отсечь все то, что мешало Анфисе стать рядом с ним.

Утром мы не узнали Анфису. Она вышла к подогретым блинам слегка осунувшаяся, строгая, как икона владимирского письма. Розовую кофту она прикрыла темно - вишневым полушалком Саламаты...

- Никак, весело в дурачка поиграли? - спросила Ляпокуриха сына.

И тот ответил:

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.