Было это ранней осенью во время войны. Я стоял в очереди к воинской кассе речного вокзала. Когда появится пароход, никто не знал. Мы ходили по узкому балкону, опоясывающему дебаркадер пристани, и молча докуривали последнюю махорку. Широкая река с потушенными бакенами казалась пустынной. Неожиданно где - то раздался гудок. Мы бросились к кассе; там уже выстраивалась очередь.

- Внимание, товарищи офицеры! - объявил комендант, напрягая сорванный голос. - Размещаться придется на барже.

Очередь загудела.

- Тихо! - поднял руку комендант. - На пароходе дети и раненые из гражданского населения... Больше вопросов нет?

... В трюм баржи, которую буксировал пароход, вела крутая лестница. Мы спускались, пригибая головы и нащупывая ногой ступеньки. Внизу была кромешная тьма.

Свет карманного фонарика выхватил из темноты ряд двухэтажных нар, стол, сколоченный из досок, бачок для воды с кружкой на цепочке, обошел по кругу весь трюм, скользнул по краю какого - то плаката и снова вернулся к нарам.

Можно было наконец лечь, подложив под голову вещевой мешок, подстелив одну полу шинели и накрывшись другой. Но мне не спалось. Я слышал, как шлепают по воде плицы пароходных колес, как рядом кто - то вздыхает и ворочается, и не мог уснуть. Похоже было, что вновь возвращалась бессонница, измучившая меня в госпитале... Подняться наверх? Сноп света опять закружил по трюму, отыскивая выход, и снова высветил плакат на стене. На этот раз целиком.

Сколько лет прошло с той ночи, но плакат, который я увидел тогда в круге света, помню до сих пор: изрытое поле, вздыбленная земля; небо в тяжелых тучах; по этому полю, под этим небом идет девушка в шинели; она без шапки, ветер развевает ее волосы, отбрасывает назад полы шинели, а она идет вперед, идет упрямо.

Всего удивительнее было то, что я знал и девушку, нарисованную на плакате, и того, кто ее нарисовал.

Но как рисунок карандашом моего товарища Александра Токарева, изображающий студентку нашего института Лиду Кондратьеву, превратился в плакат?

Я вышел на палубу, сел на скамейку около домика команды. За спиной была бревенчатая стена и в ней темное окно с задернутой занавеской. Где - то на корме спросонья закудахтала курица, и мне почудилось, словно вышел я ночью в незнакомой деревне посидеть перед домом, только деревня сорвалась с места и плывет по темной реке...

И покуда пароход медленно и трудно тащил баржу вверх по течению, я вспоминал, как мы впервые увидели рисунок, ставший теперь плакатом.

... До войны мы занимались в художественной студии нашего студенческого клуба. Точнее, это был обыкновенный кружок любителей, но нам приятно было считать кружок студией, а себя - студийцами.

Работал с нами Дмитревский - художник безвестный, пожалуй, даже неудачник, но преданный искусству до самозабвения. На этюдах он кричал на нас, что природу мы видим, как дачники, отнимал у кого - нибудь кисть, тыкал ею в холст, показывал, как надо. В Третьяковке, когда объяснял любимую картину, его руки так и летали около полотна, будто он писал его заново.

Хотел Дмитревский прочитать нам систематический курс истории живописи, но не смог: помешали симпатии и антипатии, распределенные у него в душе, как свет и тень. О давно умерших и давно признанных мастерах он говорил с такой нежностью или такой язвительностью, словно те впервые представили свои работы на его суд.

Однажды Дмитревский удивил нас неожиданным заданием. Каждый должен был написать или нарисовать на вольную тему все, что угодно, - пейзаж, портрет, жанр - и в какой угодно технике: маслом, карандашом, акварелью, чертом, дьяволом... Эти работы мы должны были выставить в клубе, и нужно все это для того, чтобы каждый показал, что он может, чего хочет, зачем занимается живописью.

- Школьники, - сердито сказал Дмитревский, когда кто - то выразил осторожное сомнение, - школьники, и те пишут сочинения на вольные темы. Молодой актер на выходах репетирует дома роль Чацкого - дерзает. Техникой вы меня не удивите. Этого не жду. Но мыслей своих, мыслей и чувств вправе я от вас потребовать?

И вот наконец подошло время, назначенное для открытия выставки. В воскресенье утром мы начали развешивать свои работы. В спортивном зале клуба запахло непросохшим маслом и скипидаром. И только второкурсник Токарев ничего не выставил, а когда его спрашивали, отнекивался, говорил, что не успел...

В два часа должны были придти приглашенные: институтское начальство, комитет комсомола, студенты, друзья, знакомые. Обычно Дмитревский не терпел никакой шумихи, а тут и сам назвал гостей и нам позволил.

Дмитревский появился, как и предупредил накануне, ровно в двенадцать. На нем был черный парадный костюм в тугой крахмальный воротничок. Он церемонно пожал каждому из нас руку и начал неторопливый обход, двигаясь так, словно перед ним открывалась анфилада залов с полотнами мастеров... А мы? Мы шли за ним, притихшие, пораженные его настроением. Мы почувствовали вдруг, какие надежды, не сбывшиеся в собственной жизни, связывает Дмитревский с нами...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.