Рисунок карандашом

Он рассматривал каждую вещь подолгу, молча, и было трудно понять, что ему нравится, что нет. Мы стало расспрашивать его.

- Обсуждать будем после, - ответил Дмитревский. - Я не вижу вашей работы, Токарев.

- Я не закончил, - сказал Саша.

- Вы пришли к этому дню с пустыми руками? - вздохнул Дмитревский. - Вы огорчили меня.

- Не с пустыми. Только я не готов еще, - сказал Токарев и нерешительно протянул Дмитревскому свою папку.

Дмитревский раскрыл ее и стал вынимать листы с рисунками.

Здесь были карандашные наброски, по нескольку на одном листе, торопливые, резкие... Некоторые были тронуты акварелью. Но все это я разглядел потом, а сейчас увидел другое. Рисунки, все до одного, изображали одну и ту же девушку - студентку нашего курса Лиду Кондратьеву. Вот она прислушивается, вот задумалась, вот перегнулась через перила лестницы и жестом зовет догнать ее, вот поправляет волосы перед зеркалом.

Нарисовал он ее и торжественно - сосредоточенной на концерте в консерватории. На этом листе всего заметнее были руки. Одна, настороженная, как птица, готовая взлететь, - рука Лиды - и другая, на подлокотнике, рядом - ленивая рука человека, вытащенного на концерт насильно. И, честное слова, по одной этой руке можно было узнать Юрия Попова, который был в тот вечер с Лидой на концерте; и на это соседство рук было обидно смотреть.

Дмитревский перебирает листы, а мы смотрим на них через его плечо и видим: вот Токарев хочет передать выражение глаз; пробует, у него не получается, пробует снова. И вот наконец поймал: лицо едва намечено, но глаза уже живут.

На рисунках Лида была такая, какой мы видели ее каждый день, и не такая. Саша пришел в институт каких - нибудь полтора года назад, когда мы все давно уже знали Лиду и многие были втайне влюблены в нее. Но он увидел в ней что - то, заставившее его снова и снова изображать ее лицо, улыбку, глаза... Быть может, это то особенное выражение, которое мы видели и любили, но не умели о нем сказать... Как объяснить мне это? Хорошенькая? Хорошеньких у нас было много... Красивая? Не знаю!... Такая, что нельзя пройти и не заметить.

- Посадите Лиду в первый ряд, - шутили наши «болельщики» перед волейбольными соревнованиями с соседним институтом, - тогда ребята будут играть, как звери...

При ней действительно хотелось казаться сильнее, умнее, лучше.

Я смотрел на рисунки Токарева и чувствовал, что присутствую при безмолвном и необычном признании в любви.

Последний лист. Тот самый рисунок, на котором она идет по полю. Дмитревский вынул его из папки, долго разглядывал, потом вздохнул, обнял Токарева, поцеловал в лоб и, не замечая, как тот смутился, закричал на нас:

- Что вы стоите? Это надо развесить!

- Как, все это? - удивленно и недовольно спросил наш староста.

- Что вы имеете возразить? - набросился на него Дмитревский. Гневаясь, он прибегал к церемонным оборотам.

- Чуть не двадцать портретов одной и той же студентки! - Староста пожал плечами. - Странно! Демонстрация какая - то получается...

- Вот именно - демонстрация! Удачно неволили подметить. Демонстрация таланта, и такого таланта, который не нам с вами чета! - закричал старик и сам, обламывая кнопки, начал развешивать листы.

Старик по - своему был прав. Он нашел то, ради чего возился долгие годы с начинающими, - настоящее дарование! И, конечно, не мог думать, в какое тяжелое испытание превратится этот день для Саши.