Продолжение

- Ну что ты, мама! - говорит Николай. - Ну чего? Зачем ты так?..

- Когда мы десятилетку закончили, отец на своем стоит: поступайте в институт. А мы на своем - работать пойдем. Туманно так представляли себе завод. Когда туман разошелся, в армию пошли. И уж когда отслужили, тогда только в техникум. Днем работаем, вечером учимся. Однако почти до диплома доучились, - говорит Саша. - Не так, что ли, отец? - кричит он громко. - Доучились ведь...

- Так - так, - говорит Петр Семенович, возвращаясь из кухни. - Поняли к двадцати пяти годам, что на заводе без образования ни туда ни сюда...

Он сказал это просто, как будто под чем - то черту подвел. И не было в его голосе того, о чем он думал, сожалел и вспоминал несколько минут назад. Все это ушло далеко. Осталась его семья, и он сидел рядом с детьми, и руки его, все еще сильные и крепкие руки, столько всего переделавшие за всю жизнь, лежали покойно на столе, на белой скатерти, и рядом была рука Николая, перебиравшего фотографии, и рука Саши, которая легко касалась материнской руки.

- У Саши рука - то легкая, - сказал мне про старшего Русакова его учитель Зыкин Борис Вениаминович, сам первоклассный вальцовщик. Именно Зыкин и еще один вальцовщик, Шершаков, и осваивали новые станы холодной прокатки труб. - Я когда Александру Русакову рекомендацию в партию давал, между прочим, хотел об этой его способности написать. Потом подумал - лишнее. Но тебе скажу: Саша, прежде чем какую - нибудь операцию начнет делать, сначала быстро обмозгует ее со всех сторон, а уж потом руками действует. Судите сами - за три года парень из подручного стал старшим вальцовщиком. Да еще на таком ответственном стане. Когда его в нашем цехе установили, к нему и подходить боялись. Называли «зеленым чудовищем...». Да... Я ребят знаю, которые по десять лет в подручных сидят и дальше двинуться не могут. Никто им стана и не доверит. Почему? Не в том дело, что кнопки нажимать на пульте трудно. Это как раз легче всего. Берусь любого за пару дней обучить кнопки - то нажимать. Но вальцовщиком, а тем более мастером не всякий может. У нас говорят: «Парень трубу чувствует. Пойдет дело...» Или: «Глухой. Не слышит прокатки...» Что это такое? Я думаю, это вроде слуха у музыкантов.

Я видел, как работает Борис Вениаминович Зыкин. Он вел прокат с уверенностью и сосредоточенностью большого мастера. Глаза его глядели на стан отвлеченно, как будто не пристально, но взгляд этот был думающим. Он видел малейший непорядок в работе, и вся огромная машина с сотнями деталей и сложным движением отпечатывалась в душе мастера, и Зыкин знал, как стан поведет себя через несколько минут. Предвидел и знал, и в этом было умение, гордость и тайна Зыкина.

Средний, обычный вальцовщик вроде и старается делать как мастер, а понять его умения не может. В усердии или там старательности он даже может превозмочь мастера. Но главное - то в другом: в абсолютном понимании машины, в соединенности с ней и в тайне опережать ее движение. - Зыкину удобно наставничать, - говорил мне Саша Русаков, почему - то делая ударение именно на слове «удобно». - Он честен, открыт. Есть ведь мастера - все к себе гребут и ребят в бригаде по образу своему и подобию воспитывают. А Борису Вениаминовичу удобно брать ребят в ученики. Он не жалеет на них никакого времени. А это, между прочим, деньги. Заработок. У Зыкина не то что каждая минута в счет идет. Он на каждой перезарядке трубы около тридцати секунд экономит - сам секундомером замечал. За смену - сто двадцать в среднем перезарядок. Вот вам час. Вот и трубы сверх плана. Помню, когда у Зыкина учился, скажет он мне: «Иди зачисти калибры». Делаешь, конечно, медленно. Конечно, возишься. Зыкин не торопит, не оттолкнет: «Копаешься... Лучше самому сто раз сделать...» Нет. Покажет, поправит, проверит. Наверное, оттого у Зыкина и начинают ученики быстрее работать самостоятельно. Главное мое комсомольское поручение от комитета комсомола завода - наставничество. Хотим в каждом цехе таких наставников, как Зыкин Борис Вениаминович, подобрать. На одном нашем заседании кто - то из комсомольцев так сказал: «Наставники - вечный наш двигатель». Хорошо ведь сказал. Точно. Вечный наш двигатель...

Уже заслезились в комнате окна, уже говорили мы дружно и по соседству и крест - накрест и было мне хорошо в таком знакомом деревянном челябинском доме, куда я пришел - то всего какой - нибудь час назад и скоро вот уже уходить пора. И кто знает, открою ли я когда - нибудь эту калитку, увижу ли снова сирень под окном и черного кота, скребущегося в закрытую дверь...

Я думал об этом, а Петр Семенович наклонился ко мне, посмотрел на меня светлым своим взглядом: «Подрасстроился я чего - то давеча. Посмотрел на своих ребят и себя вспомнил. Как я произрастал... Как жизнь проскочила. Понимаешь, про что?»

Саша и Николай завели какой - то специальный разговор, и термины, которые я не раз слышал в пятом цехе - «реборда», «шлеппер», «ось прокатки», - звучат снова за семейным столом. Саша волнуется, хочет, видно, доказать что - то и не совсем, может быть, прав, потому что Николай уверенно тянет:

- Да не так... Ошибка здесь... Не пойдет дело...

Петр Семенович смотрит пристально то на меня, то на сыновей, вздыхает, хочет, по - моему, что - то спросить и, может, по деликатности своей не решается.

- Ах ты! - говорит он. - А что же мы песню - то не завели... Как же без песни за столом?

- Дай человеку поесть, - говорит Анна Андреевна. - Командировочный человек. Невольный. Когда поест, когда нет... А ты - песню...

- Знаю - знаю, - охотно соглашается Петр Семенович. - По полгода уезжал в командировки - то. На лесоповал. На уборочную... Меня тоже в газете хвалили... Дескать, днем и ночью передовой водитель Петр Русаков за рулем...

Какая - то мысль, постороннее соображение приходит Петру Семеновичу в голову, потому что он другим совсем голосом, отчужденным от застолья, вдруг спрашивает:

- Ты писать, что ли, про Александра собрался?

И тревога его передается мне, как будто, пока я сидел беспечно в этом доме, что - то непоправимое случилось.

- Думаю, - сказал я неопределенно.

- Пиши как есть. А то что же это? «Челябинский трубник» зачитывал, а там прямо пишут: «Твой современник Александр Русаков - лучший молодой рабочий в своей профессии! За большую работу в комсомоле награжден тем - то!» А? Разве так можно, товарищ дорогой? Враз же парня испортят. Продолжение рабочего нашего рода испортят. Голова молодая. Закружится...