Предел

Следователь заметил это.

– Что? Неожиданно? А вам казалось все это тайной? Неким вашим секретом? Нет. Все, каждый взрослый встречный понимает это, просто вам никогда никто об этом не говорил.

Интересно поэтому не это, интересно другое: не противно тебе, девчонке, в компании таких подленьких слабаков? Уж если вы претендуете на что-то, так и следуйте своему правилу в любом случае – задирайте всех подряд! Так нет. Боитесь!

– Мне такое никогда не нравилось. Хотя и я подыгрывала парням, я знала, что рано или поздно отойду от всего. Знала, что я не такая... Внутри.

– Ты снова ошибаешься. Ты почему-то вбила себе в голову, что ты – это то, что сама о себе думаешь. А человек – это то, что думают о нем люди, как видит его окружающий мир. Простой пример. Недавно рецидивист, в третий раз пырнувший ножом человека, заявил мне: «Хоть я и подрезал еще одного типа, я все равно нормальный человек. Хороший, а не конченый. Знали бы вы, что у меня внутри!»

– Так то ж рецидивист! – воскликнула допрашиваемая.

– Если бы я передал твои слова ему, он ответил бы: «Так то ж какая-то сумасбродная девка! Мало ли чего она о себе навоображает!»

Не дождавшись снова слов девчонки, Следователь продолжил:

– В этот раз вас тоже сторонились, вас обходили, замечая еще издали. Но не все. Вы сами трезвели и сторонились, когда навстречу вам попадались те, кто посильнее вас. Вот здесь, например, вам попалась компания из четырех «поддатых», говоря на вашем языке, молодых мужчин. Один из них, не играя, конечно, не специально, но основательно задел плечом вашего Кронкина. Остальные трое решили, что это Кронкин задел их товарища. Мужчины остановились. Один из них спросил: «Вы что, сосунки?! На пробку наступили? Так мы вас счас враз отрезвим!»

Куда уж большее оскорбление по вашим «утонченным» понятиям! Вы ведь слабому даже взгляд не прощаете. А тут ретировались скоренько. Однако, как только мужчины отошли, вы тут же принялись отыгрываться на других за то, что сами трусы. На слабых отыгрываться! Вы снова обнялись. Валера принялся бесстыже тискать тебя, ты – хохотать и кривляться, изображать падшую девицу. Во дворе было много людей. Для вас «самое то»! Пожилые, сидевшие на скамейке, сделали вам замечание. Кронкину было только того и надо. Он закричал, чтобы слышно было подальше от места события: «Ну, вы! Не нравится – отвернитесь! Ошметки старых цивилизаций!» Парень аж задыхался от удовольствия, от собственного красноречия, оттого, что он теперь был у всех на виду. Поди, чувствовал себя чуть ли не артистом на сцене.

Толкаясь, по-прежнему сквернословя, вы постояли на узком тротуаре, вот здесь, возле заборчика, наслаждаясь тем, что мимо вас люди проходили осторожно, опасливо, со страхом. И вы толкали друг друга даже на малолетних детишек.

Потом вы двинулись на детскую площадку. Подошли к качелям, недоломанным вами же ночью. Те ребятишки, которые увидели вас, соскочили с них заранее и отошли подальше. А один третьеклассник зазевался, он сидел к вам спиной. Стас рывком остановил качели. Мальчик удержался. Тогда Кронкин стащил малыша сзади, за уши в буквальном смысле слова.

Вас начала стыдить пожилая женщина. Вы обозвали ее старой ведьмой. В это время к месту происшествия направились два молодых отца с одной стороны и еще один – с другой. Вид, с которым они шли к вам, не предвещал ничего хорошего. И вы тут же начали отступление. Но, разумеется, делая вид, что вы просто уходите по своему желанию. При отступлении вы наткнулись на полуторагодовалого малыша. Он упал, больно ударившись, заплакал. Мамаша, разговаривавшая неподалеку, услышав плач своего ребенка, ринулась на вас. Вы ретировались еще быстрее, спустились с горки, не переставая гоготать, сквернословить.

Потом вы вошли в этот вот узкий бетонный коридорчик, образовавшийся между домами из-за разных уровней цокольных этажей. Остановились посредине, надеясь, что в этот момент кто-то станет въезжать во двор на легковой автомашине. Это тоже один из номеров вашей «программы»: остановить «Жигули» или «Москвич» и поиздеваться над водителем. Обычно вы стучали кулаками по крыше, если владелец оказывался слабохарактерным и не выскакивал с ключом в руке, вы могли поплевать на стекла и так далее, не говоря уже о потоке брани и насмешек.

В этот раз машина не попалась. Но вы уже были на виду у людей, стоявших на автобусной остановке. – Следователь указал остановку на своем чертеже крохотным квадратиком. – А присутствие зрителей всегда вселяет в вас особое буйство. Вы по-прежнему демонстративно прикладывались к бутылке. Вы давно бы уже ее выпили, но она была нужна именно ради этого, чтобы прикладываться к горлышку на виду у всех.

И тут из-за угла вам навстречу вышел пожилой человек с тростью и сеткой, в которой были две бутылки молока. Шел он медленно, трудно – с первого же взгляда можно было определить, что человек этот очень и очень болен.

Вы продолжали толкаться, прыгать, брыкаться... Пожилой человек остановился в трех метрах от вас: ему в самом деле было опасно проходить мимо такой компании, притом занявшей весь узкий проход.

Старика вы увидели сразу, но и не подумали посторониться. Тогда он сделал еще два мелких неуверенных шага в вашем направлении и произнес то, что вы уже не раз слышали сегодня: «Как вам не стыдно, молодые люди?«

«Во! – Сразу же завопил Кронкин, – И-и-ш-ш-ш-о один воспитатель возник! Образовался! Нарисовался! Ты, дед, небось, ветеран? Так сидел бы, писал, если умеешь, м-е-е-м-м-у-а-р-р-ы!»

Пожилой человек побелел, задохнулся от такого кощунства. Вы же двинулись вперед, и по пути один из вас сказал: «Что, старикашка? Нет слов для благодарности?» А другой подбил трость, на которую этот пожилой человек опирался. Он сразу же выпустил сетку, бутылки покатились вместе по бетону – дорога здесь идет под уклон. Потом старик стал падать сам. Он вытянул руку, чтобы достать до стенки и опереться на нее, но стенка оказалась слишком далеко. Старик неловко упал... Этого вы уже не видели.