Предел

– Ах, вот оно что? Это мне знакомо! Тогда я сам буду рассказывать, а ты поправляй, если что не так, если посчитаешь нужным опровергнуть... А начну я даже не с трех дня, то бишь с пятнадцати часов, а гораздо раньше – с трех ночи. В три ночи вы дебоширили в этом же дворе: корежили детские качели, переворачивали качалки, ахая ими об асфальт, орали похабщину, опять же ты визжала, как будто тебя каждый раз кусали... Извини уж за резкость.

Допрашиваемая сначала было с вызовом взглянула на Следователя, и он уже ждал, что сейчас она с таким же вызовом скажет: «Ну и что? Нельзя повеселиться?» Но она не решилась. Вряд ли ей было стыдно, скорее всего девчонка раздумывала, как все это может отразиться на их деле.

– Тебе нравится в ответ на свой визг, который ты испускаешь в тихом дворе в три ночи, слышать крики пробужденных младенцев, ворчание стариков? Как вы решаетесь вот так безалаберно разрушать покой ночи? Ведь к этому времени забываются даже больные, даже страдающие бессонницей. Тебе не приходило в голову, что одним своим взвизгом ты нарушаешь покой тысяч людей? Понимаешь, тысяч! Или тебе как раз это и нравится?

– Я об этом не думала. Я не вижу этих самых тысяч.

– С другой стороны... Вы ведь считаете себя людьми по крайней мере интеллектуальными, а игры, прости, у вас основаны на тех же законах, что и собачьи. Ты никогда не наблюдала такой картинки: выскочит из подъезда истомившаяся в квартире шавка и ну тявкать. Эхо носит лай, шавка слушает его и снова: «Тяв-тяв!» Это она эхо воспринимает как лай другой шавки... А что чувствуете вы, когда эхо носит ваши крики? Тоже интересно? Тоже непонятное явление?

– А нам лишь бы подразнить...

– Кого? Людей подразнить?!

– А кого же еще? – Девчонка, кажется, решила, что даже в этом случае они останутся беленькими, потерпевшими, и пошла на последнюю степень откровенности.

– За что же вы так к людям?

– А чего ж они все такие!

– Какие?

– Серые, обыкновенные, скучные...

– А ты, значит, необыкновенная?

– Я – это я.

– Но ведь каждый из нас может так думать о себе?

– Думать можно что угодно. А вот быть на самом деле – другое.

– А мне кажется, что вы дразните людей вовсе не потому, что они, как ты говоришь, серые.

– Почему же?

– Да только потому, что они не преклоняются перед вами, не носят вас на руках. А именно без этого вы страдаете, именно потому злитесь. Ведь все, что вы теперь делаете, с одной стороны, месть за непонимание ваших претензий, с другой стороны, попытка обратить на себя внимание во что бы то ни стало и все равно с какой стороны. Но позволь? Где же логика? Если мы так уж презираем толпу, то почему же мы лезем из кожи вон, чтобы оказаться на виду у этой самой толпы? И если толпа, по-вашему, такая никчемная, то разве вас должно удовлетворять ее почитание? Ее восторги в ваш адрес? И если опять же вас удовлетворяет такая популярность у толпы, то чем же вы тогда от нее отличаетесь?

Гипертрофированное ощущение своей особенности не дало развиться в вас главному: способности хоть как-то оценить себя со стороны, с точки зрения других людей, способности оценить свое положение в жизни реально. Да вы просто-напросто не задумывались над таким, например, вопросом: «Чего же я стою?» Привыкнув к почитанию семьи, близкого окружения, живущего обязательно теми же законами, что и ваша семья, вы и не подозревали, что все может измениться в один миг. Вы и подумать не могли, что может наступить тот момент, когда за любую радость и приятность в жизни придется расплачиваться работой, ради этого придется делать какие-то большие усилия. Вы привыкли к тому, что даже самые мелкие преграды, неприятности, заботы убираются с дороги, из вашей жизни другими и даже невидимыми людьми: мама и папа куда-то звонят, чтоб тот позвонил еще дальше... И вот все утряслось, появилось то, что хотелось, и так далее, то есть вы удовлетворились.